Жан-Габриэль Косс - Цветные карандаши [litres]

Из новостной ленты сайта газеты lemonde.fr

Tinder вышел на первое место в интернете по числу подписчиков, опередив Snapchat и Facebook.

Луиза рыдала, сидя за большим обеденным столом. Артюр принес ей все запасы клюзелевских карандашей из той писчебумажной лавки. Он открывал коробки одну за другой, и она пробовала карандаш за карандашом, сердилась и упорно твердила одно и то же:

– Мне не нравятся серые карандаши!

Когда Артюр открыл последнюю коробку, девочка уже ничего не говорила и только заливалась горючими слезами.

– Мне очень жаль, малыш, – извинился Артюр.

– Ты же обещал! – подвывала Луиза.

Огорченный Артюр вышел в сад и уселся на ступеньки крыльца. Единственные цвета, которые Луиза могла видеть, – это цвета тех предельно насыщенных пигментами карандашей, которые были изготовлены в последний день работы фабрики, но беда в том, что все они отправлены на переработку.

Шарлотта, утешая дочку, сунула ей в руки игрушку – круглого розового покемона с большими серыми глазами, подарок Сильвии, и потом направилась к Артюру, ориентируясь на его горестные вздохи.

– Артюр, в этом нет вашей вины.

– Есть! Луиза права. Я действительно обещал ей вернуть цвета.

Он внимательно посмотрел на Шарлотту. Выбившаяся прядь ее темных волос подметала вишневое стекло очков.

– Шарлотта, мы можем поговорить наедине?

– Давайте пройдемся, – мягко ответила она, взяв его за руку.

Артюр повел ее по саду. Шарлотта чувствовала, как легкий ветерок играет ее волосами. Одна прядь щекотала ей нос, и Шарлотта легким движением все снова и снова закладывала ее за ухо. Солнечный свет немного проникал сквозь пелену ее век и частично пробуждал палочки сетчатки ее незрячих глаз. Благоухание осенних цветов подсказало ей, что они направляются к некогда темно-зеленой скамье рядом с цветником. Под ее ногами скрипел гравий, потом она ощутила, что ступила по мягкую землю. Значит, они оказались прямо у скамейки. Выпустив руку Артюра, она повернулась к скамейке спиной и плавно на нее опустилась. Артюра беспрестанно удивляло, как легко она ориентируется в пространстве. Сам он остался стоять перед ней.

– Вам надо пойти в полицию и все им рассказать, чтобы они защитили вас и вашу дочь. Мне они не верят, и я уже не знаю, что и делать.

– Ну конечно! – отреагировала она насмешливо. – Именно я, слепая, внушаю доверие и сумею их убедить, что моя дочь возвращает цвета.

Шарлотта почувствовала аромат его туалетной воды от Джорджо Армани и, сделав глубокий вдох, не ощутила никаких спиртных паров.

– Хорошо, что ты бросил пить.

Артюр отметил, что она обратилась к нему на «ты», и эта внезапная фамильярность дала ему силы задать вопрос, который так и просился с языка:

– Что для вас… для тебя означают цвета? – тихо спросил он, устраиваясь рядом с ней.

Шарлотта отозвалась не сразу:

– Мне кажется, я их ощущаю… Как тебе объяснить?

Она медлила, обдумывая, с чего начать.

– Ты ведь во время учебы читал Жюля Ромэна?

– Конечно. Помню, мне очень понравилась пьеса «Кнок, или Чудеса медицины».

– Так вот, в 1920 году Жюль Ромэн издал труд, вызвавший тогда много споров, – о параоптическом «зрении». В нем он пытался, опираясь на результаты многочисленных опытов, доказать, что человек способен, потренировавшись, воспринимать цвета, в частности, руками. Это так называемое кожное зрение, или кожно-оптическое восприятие, при котором источником получения информации может выступать, допустим, свойственная каждому цвету температура или, к примеру, длина волны светового потока. Наше тело, как и всякий предмет, испускает инфракрасные лучи. Взаимодействие этих излучений – исходящих от кожи человека и окружающих его предметов – происходит с разной степенью интенсивности в зависимости от цвета этого предмета. Таким образом, происходит восприятие текстуры. В шестидесятые годы один русский ученый определил оранжевый цвет как шершавый, желтый – как необыкновенно гладкий, красный – как шершавый и липкий одновременно.

– Вот ты так и ощущаешь?

– Возможно. Но для меня цвета – прежде всего смесь запахов и вкусов. У оранжевого, например, запах сладкий, как у апельсина, но на вкус он кислый. Желтый – еще более кислый, если это лимон, но он может быть и нежным, как яичный желток, и благоухать нарциссами или дроком. У белого вкус молока или куриного мяса и запах кокоса или некоторых орхидей. Черный приятно пахнет лакрицей и кофе, но иногда он пахнет горящими покрышками или пригоревшей едой.

Артюр впитывал ее слова и смотрел, как подрагивают ее глаза по ходу рассказа. А она все говорила и говорила не останавливаясь.

– У красного вкус капусты, смородины и шелковицы и аромат вина, – увлеченно продолжала она. – От розового веет самым романтическим цветком и ранним утром. У синего вкус морской воды или очень пахучего сыра.

Шарлотта сделала паузу.

– Ты чувствуешь в саду запах фиалок?

– Нет.

– А запах мха?

– Вот его чувствую.

– Цвета по-прежнему здесь. Такие же прекрасные, как и раньше.

– Ты хочешь сказать, что для тебя ничего не изменилось?

– Изменилось… Вы изменились! Когда вы утратили цвета и опомнились от неожиданности, я поняла, что вы начали чахнуть. Когда появился розовый цвет, атмосфера сделалась эйфорической, и от этого было так хорошо! Все повеселели, но в то же время я чувствовала, что нарастает склонность к блаженному созерцанию и даже к летаргии. Возникло ощущение, что наш мир стал каким-то слащавым, эдакий зефир в сиропе.

– С красным все стало совсем по-другому. Заговорили даже о новой сексуальной революции.

– Это верно, у человечества прибавилось динамизма и энергии. Может, даже слишком. Вагнер сочинял свои мощные симфонии в красных комнатах. Я ощущаю в вас ту же силу и ту же ярость. А значит…

– Значит – что?

– До тех пор пока вы будете воспринимать только красный и розовый цвета, нашей голубой планете покоя не знать.

Шарлотта повернулась к Артюру и осторожно положила обе руки ему на лицо. Подушечки ее пальцев оказались у него на лбу и над ушами.

– Ты слушал новости? – спросила она, ощупывая его голову. – Со вчерашнего дня всякие поджигатели войны произносят все более и более опасные речи.

– У них глаза кровью налились!

Она осторожно провела пальцами по его ушам, по шее, по перебитому носу.

– Людям повсюду хочется бунтовать, но они сами не понимают почему. Ярость в чистом виде. Наш мир становится сварливым, еще более нетерпимым, чем раньше. Я беспокоюсь за Луизу, за тебя, за нас всех.

Артюр не мог опомниться. Она боялась за дочку, за всех вообще – но и за него отдельно. Когда в последний раз о нем тревожилась женщина, которая так сильно ему нравилась?