Теодора Госс - Европейское путешествие леди-монстров

– Очень надеюсь, что вы правы, – сказал Сьюард. – Но если нет – я хочу, чтобы мы были к этому готовы. Выше голову, Прендик. Когда-то вы не были так щепетильны. Что случилось с тем Эдвардом Прендиком, который работал вместе с Моро?

– Вы путаете меня с Монтгомери, – ответил Прендик. – Говорить, что я работал с Моро, – это превратное толкование… впрочем, не вижу смысла спорить. У вас обоих есть свои идолы, которым вы поклоняетесь. У Ван Хельсинга – стремление к знанию, а у вас, Сьюард – жажда власти. Я не родился со смирением в сердце, но обстоятельства научили меня смирению – и теперь у меня больше нет идолов. Прошу меня простить, джентльмены, я хотел бы немного прогуляться.

Значит, он сейчас…

Кэтрин успела отбежать лишь до середины коридора и поправить камилавку с вуалью, чтобы ее труднее было узнать. Прендик вышел из купе и закрыл за собой дверь. Кэтрин достала из кармана четки, остановилась и сделала вид, что молится. Как люди молятся? Складывают ладони вместе и читают… что-то там. Она попыталась припомнить «Отче наш» – она слышала эту молитву, когда ходила в церковь с сэром Джеффри и леди Тиббетт, но в голову лезла только безумная литания, которую она затвердила на острове Моро: «его рука творит, его рука поражает, его рука исцеляет…» Рука Моро уничтожила ее и создала вновь, в новом облике. «Ему принадлежит молния, ему принадлежит глубокое соленое море…» Будь ты проклят, Моро, гори в аду во веки веков, аминь.

– Доброе утро, сестра. – Прендик стоял рядом. – Рано вы проснулись. – Голос у него был очень усталый, еще более усталый, чем тогда, в Сохо, в бывшей штаб-квартире Общества алхимиков. В нем слышалось какое-то отчаяние и покорность судьбе. Может быть, сделать вид, что она не говорит по-английски? Но никаких других языков она не знала.

– Доброе утро, сын мой, – ответила она. Кажется, так говорят монахини?

Почти тут же она почувствовала, как что-то переменилось. Он не двинулся – напротив, как-то неестественно замер. Вот так олень замирает, почуяв пуму, затаившуюся в кустах. Сразу видно, что он настороже: в его неподвижности чувствуется напряжение. С минуту Прендик молчал. Затем спросил:

– Как вы думаете, сестра, простятся ли нам когда-нибудь наши грехи?

Что она могла ответить на такое?

– Бог прощает всех, кто приходит к нему с раскаянием в сердце.

Она ведь слышала, как Жюстина говорила нечто подобное.

– Но если грех так велик, что оскверняет душу навечно… Да. Я понял, сестра, ад – в сердце человека. Даже если Бог простит меня, даже если та, которой я причинил зло, простит меня, я сам себя не прощу.

Теперь она и вовсе не знала, что ответить. Он догадался? Он узнал ее. Сейчас он пойдет к Сьюарду и Ван Хельсингу и расскажет им? Она сунула правую руку в карман и взялась за револьвер. Если понадобится, она застрелит его… Хотя ей вовсе не хотелось стрелять в Эдварда Прендика. Хоть он и бросил ее умирать на острове Моро, все же она не знала, хватит ли у нее духу наставить на него револьвер и нажать гашетку. Тем более в упор.

– Нет, – продолжал он. – Теперь мне остается только искупить свою вину. Простите меня, сестра, за этот разговор – я ведь вам совсем незнакомый человек, посторонний. Это темнота придает мне храбрости. Да благословит вас Бог… если Он существует – да благословит Он вас и охранит от бед.

На этих словах у него вырвалось что-то похожее на сдавленный всхлип. Прендик развернулся и пошел назад по коридору к своему купе.

Кэтрин глядела в его удаляющуюся спину. Так, значит, он ее все-таки не узнал? Нет, узнал, она была уверена. Но он хочет… искупить свою вину, что бы это ни значило. Сейчас это, кажется, значило, что он не станет поднимать тревогу.

Кэтрин поспешно вернулась к себе в купе. Беатриче все еще спала, закутавшись так, что только половинка лица высовывалась из одеяла, словно половинка луны. Кэтрин хотелось разбудить ее, просто чтобы хоть с кем-то поговорить, но она не стала – пусть Ядовитая девица поспит. Руки у Кэтрин дрожали, голова болела. Она обхватила голову руками, словно это могло как-то помочь. Который час? Почти четыре часа ночи. Можно закрыть глаза, только на минуточку…

Когда она проснулась, в окне сияло солнце. Беатриче трясла ее за плечо.

– Просыпайся, Кэт, – сказала она. – Проводник сказал, через пятнадцать минут будем в Будапеште. Нужно решить, что делать дальше. Как искать Ван Хельсинга? Мы ведь даже не знаем, может, его и в поезде нет. И сколько ты проспала? Как себя чувствуешь? Могла бы меня разбудить – я бы постояла пока в коридоре, а ты бы отдохнула.

– Он в поезде, – сказала Кэтрин и села. Голова кружилась. Начал действовать яд Беатриче, хоть окно и было открыто всю ночь. Сколько же она проспала? Явно дольше, чем намеревалась! «Я не лучше Кларенса, черт возьми, – подумала она. – У него хоть какое-то оправдание есть». А она могла бы быть осторожнее. – И я знаю, куда он поедет. Он намерен остановиться у профессора Арминия Вамбери. Помнишь, Ван Хельсинг писал о нем в письме, которое Диана стащила, когда мы расследовали уайтчепелские убийства. Он тоже член общества.

– А как мы найдем профессора Вамбери? – спросила Беатриче. – Мы ведь не знаем, где он живет.

– Проследим за Ван Хельсингом, – сказала Кэтрин. – Это будет не труднее, чем в Лондоне. Но с ним нет ни Люсинды, ни остальных. Он даже не знает, кто ее освободил. Я ночью слышала, как они со Сьюардом разговаривали.

– Ночью?

К тому времени, как они подъехали к вокзалу Ньюгати, Кэтрин успела рассказать Беатриче обо всем, что произошло ночью. Беатриче смотрела на нее с опаской.

– Как ты думаешь, Прендик им расскажет? – спросила она.

– Понятия не имею, – ответила Кэтрин. – Придется пойти на риск. Хотела бы я знать, можно ли тут где-нибудь оставить багаж. Где-нибудь на вокзале, чтобы потом вернуться за ним. Если мы будем следить за Ван Хельсингом и остальными, я не хочу таскать за собой чемодан.

– Я поговорю с проводником, – сказала Беатриче. – Он немного понимает по-английски, но по-французски лучше. Гляди-ка, уже станция.

– И как это я сама не догадалась? Ты-то уже проснулась, а вот я еще не совсем. – Кэтрин достала из чемоданчика Беатриче бумажник с деньгами. – Вот тебе крона на чаевые. Или это слишком много? Ирен дала мне несколько геллеров – кажется, так эта мелочь называется. Ну да ладно, отдай крону. Вот если бы Мэри была здесь, она бы знала курс валют!

Проводник заверил, что позаботится об их багаже – его можно оставить в отдельной камере хранения, предназначенной для пассажиров Восточного экспресса, – по крайней мере, так Беатриче перевела его слова.

Но когда она протянула ему чаевые, он покачал головой и что-то сказал по-французски. Беатриче перекрестила его и нараспев проговорила что-то на латыни – во всяком случае, по звучанию это походило на латынь. Он поблагодарил, насколько можно было понять по выражению лица, и назвал ее ma Soeur – даже Кэтрин знала, что это «сестра» по-французски.