Элеонора Раткевич - Час кроткой воды

Опыта у Тье покуда маловато, но ума лончаку не занимать. Ведь именно это он вчера и сделал. Прорезал нагноение.

А значит, оно было.

И закрыть глаза, силком заставить себя этого не видеть – не получится.

Было.

Во второй раз в жизни.

В первый лезвие было в руках отца. А сейчас целительное касание совершил мальчишка. В сыске без году неделя.

Откуда он знал, о чем и как спрашивать?

Но он спросил.

И Най сейчас отчетливо понимал, перед кем и в чем именно виноват.

Нет, не перед Дани. Та, давняя вина никогда не будет им ни забыта, ни избыта. Но она сделала его другим человеком – и этот человек ужасался своей тогдашней бездумной жестокости. Никогда он больше не пренебрегал людьми, никогда…

И именно поэтому позволил своим отношениям с напарником зайти в полный тупик.

Ведь было возможно иное развитие событий, было…

Храмовую Собаку Вьюн уважал. Сразу, с первого взгляда. И враждебность его воспринял и понял правильно. Его друг погиб, это так непоправимо, так несправедливо – а ему даже отгоревать не дали толком. Взамен его наградили напарничком, да каким! Чужак, назначенец, лэ столичный – а Шан ведь сыскарь настоящий, до последней косточки, до кончиков волос. Ему ли, поглощенному горем, возиться с гладким сытым бездельником, который вздумал забавы ради в сыщика поиграть?

Най понимал и боль его, и предубеждение – и в душу не лез. Он позволил себе быть прежним Наем – улыбчивым и закрытым наглухо. Впрочем, нет – не просто закрытым. Есть такая тактика допроса – “серебряное зеркало” называется. Идеальная поверхность, отражающая собеседника во весь рост. Техникой этой Вьюн владел отлично, даже лучше, чем родственной ей подстройкой к объекту допроса или провокацией. “Зеркальщиком” он был первоклассным.

И с первого же дня работы в Далэ Най стал идеальным “зеркалом”.

Не для того, чтобы что-то разузнать о сослуживцах такое, о чем они бы ему иначе не сказали, нет. Он ведь их не допрашивал, в самом-то деле. Просто зеркало – наилучшая защита от проникновения. Оно не пускает за свою гладкую отполированную поверхность. Никого и никогда. Все, что ты можешь увидеть в нем – это самого себя. Если захочешь посмотреть, конечно.

Шан не хотел.

Возможно, именно поэтому все же сумел кое-что увидеть.

Нежеланный напарник для Храмовой Собаки явно относился к категории «отворотясь не насмотришься». Долго… почти год, наверное. Да, так и было… почти год прошел, пока Шан признал, что Най в сыске человек не случайный. Он ничего такого не говорил, нет… но немного иное выражение лица, чуть другие интонации… да если бы Най не приметил и не понял, его бы гнать из сыска поганой метлой!

Все он приметил.

И не сделал ничего.

Позволил Шану и дальше вариться в кипятке своей ненависти.

А ведь в то мгновение, когда отношение Храмовой Собаки к Наю отчасти поменялось, у них был шанс.

Дружба между ними едва ли могла случиться. Слишком многое их разделяло. Во всяком случае, тогда. Но хотя бы нормальными напарниками они могли бы стать. И Шан бы примирился если и не со своей утратой, то по крайней мере, с самим собой.

Если бы Най хоть на малую росинку, хоть на блошиную слезинку показал Шану настоящего себя.

Но он не сделал этого. Вновь решил, что не вправе навязываться. Что не вправе ставить напарника в неудобное положение. Шан ведь отлично помнил, кто тут лэ – и Най посчитал, что любой шаг навстречу с его стороны Храмовая Собака воспримет как издевку. Ну да, столичный вельможа к простолюдину в компанию набивается. Слышали, как же. А еще на елках ежики растут и песенки поют.

Но в том-то и дело, что для Храмовой Собаки Вьюн тогда не был вельможей.

Он был таким же сыщиком, как и он сам.

Это сыщику Шан протянул руку.

И пальцы его наткнулись на холод полированного серебра.

Момент был упущен.

Это Най уже потом, задним числом сообразил.

Когда Шан и вовсе перестал с ним разговаривать.

Поначалу они словом-другим все-таки перекидывались. Не-случившееся отняло у них и эту малость.

Най и в самом деле плохо и трудно сходился с людьми близко. Это верховодить ему удавалось хорошо, а подпускать к себе кого-то он не умел. Это Дани когда-то все решил за него, став ему другом. От Шана подобного ждать не приходилось. Най должен был…

Но он совершил ошибку и оставил Шана на произвол его ненависти.

А вчера зеленый мальчишка вскрыл этот нарыв одним касанием. Сразу у двоих.

Вот только Най точно знает, в чем его вина – а Шан о себе только думает, что знает. Наверняка ведь он винит в противостоянии себя одного.

И Най обязан сказать ему, что Шан не виноват.

Хотя бы это.

А в чем виноват Най, он со временем и сам поймет.

А если нет – Най ему расскажет. Обязательно.

Теперь, когда стена между ними рухнула. Когда зеркало разбито – навсегда.

Воробей может гордиться собой по праву. Никто другой не сумел разобраться с двумя нагромоздившими гору ошибок напарниками. А он сумел.

И эта мысль внушала Наю надежду на счастливый исход расследования. На то, что им всем вместе удастся не только поймать мерзавца, чуть не убившего Наставника Тайэ, но и доказать невиновность Дани Ночного Ветра. Ну, или хотя бы Воробью удастся.

А когда расследование закончится, Най подпишет ему рапорт о досрочном переводе из лончаков в полноправные сыщики. Грех такого пройдоху в лончаках держать. И Шан тоже подпишет…

Интересно, кого бы Тье стал опрашивать в первую очередь – подметальщика улиц, вовсю махающего своей метлой, или играющих у крыльца детей? Дети здешние, однозначно, они могли играть тут и третьего дня, и если они тут были, могли и углядеть незнакомца, свернувшего через тихий нехожалый переулок… подметальщик тоже мог что-то увидеть… да, но время уже обеденное, вот-вот распахнутся окошки, и матери покличут своих отпрысков к столу… а вот подметальщик никуда не денется…

– Доброго дня, мальчики. Во что играете, если не секрет?.. В «сыщиков и разбойников»? А со мной не поиграете?.. Вот и неправда, настоящие сыщики тоже играют, только это тайна… вы ведь умеете хранить тайны?…

Кто-нибудь деликатного воспитания сказал бы, что солнце припекает. Но Храмовая Собака вырос в Подхвостье и привык называть вещи своими именами. Припекало оно с утра, а сейчас – жарило вовсю. Шан маялся. Хорошо лодочнику – голову и даже плечи его прикрывает отличнейшая соломенная шляпа. Судя по тому, как сильно ее солома выгорела на солнце, шляпа в своем деле была умелая и опытная… тьфу, ну вот что за чушь лезет в голову! А все потому, что напекло эту голову изрядно. Ни «шляпа лодочника», ни тем более головной платок, в особенности светлый, уставом сыскной службы не дозволены к ношению с формой. А то, что дозволено, спасает разве что от начальственной нахлобучки за нарушение уставных предписаний по поводу головных уборов. Но не от солнца. Никак уж не от солнца.