Элеонора Раткевич - Час кроткой воды

– Третьего дня этот человек лодку не нанимал? – спросил Шан, вынимая из привесного кошеля бумагу с портретом Наставника Тайэ, для пущей сохранности наклеенную на дощечку. Когда бы не деревяшка, бумага бы истрепалась в лоскуты – столько раз Шан вынимал ее сегодня, чтобы задать один и тот же вопрос.

И получить все тот же ответ: «Нет, господин сыщик, не нанимал».

Эту стадию расследования начальник Хао именовал «открывание коробочек».

Нет, разумеется, сыщику нужен ум. Дураков в сыске не держат. Но есть в любом расследовании такое, что ни рассуждением, ни догадкой не осилить – только надежностью. Вот как если бы привели тебя на огромный склад, весь заставленный коробами, коробками и коробочками и велели: «А найди-ка ты, любезный, все коробки, где есть чашка с розовым цветочком». Коробки закрыты. Надписаны не все, да и надписи могут врать. Размера чашки ты не знаешь – может, она и вовсе с наперсток, так что даже самые маленькие коробочки заведомо исключить нельзя. Вот и давай старайся, сыщик, открывай коробки, одну за другой, да не вздумай пропустить какую-нибудь. А потом еще окажется, чего доброго, что чашки с розовым цветочком нет ни в которой – есть только две с голубым, одна с зеленым и еще одна без цветочков вообще. А остальное добро в коробках – дрянь несусветная, и к тому же добрая половина вообще пусты. И в самой большой – кошка. Это хорошо, что ты кошку нашел, покуда она живая еще, ее хозяйка в полном восторге, но теперь надо бы найти хулиганье, которое учинило над бедным животным злобную пакость… да, а что там все-таки с кружкой и розовым цветочком? Забыл? Ай-яй-яй!

Сегодня Шан весь день «открывал коробочки». И покуда чашки с розовым цветочком в них не обнаруживалось. Что поделать – следствие не игра в кости, здесь пустышка – тоже результат. Только надо совсем уж точно убедиться, что у тебя именно пустышка. Что ни в одной коробке нет ничего.

Лодочник взял у Шана дощечку, прищурился и вытянул руку, отодвигая портрет от себя подальше.

– Нет, господин сыщик, не нанимал, – ответил он степенно.

Ну что ж, вполне ожидаемо…

– Он тогда мимо проходил, а к лодкам не спускался.

А вот этого Шан не ожидал – ну никак.

– Во что он был одет? – с ленцой, словно бы о чем-о неважном, поинтересовался Шан.

На самом деле вопрос был очень даже важен. Свидетель – не протокол, может и ошибаться… ладно, забудем, что может и злонамеренно врать. Но и самый что ни на есть честный человек может чего-то не заметить – а значит, и не запомнить. Или запомнить неверно. Или от сильного желания помочь может придумать то, чего не было, да не просто придумать, а всей душой поверить, что так оно все и произошло.

Видел ли седоусый лодочник Государева Наставника на самом деле? Или же память его шутки со стариком шутит?

Сейчас это выяснится…

Лодочник примкнул веки, вспомниая.

– В темном платье он был, – медленно произнес старик, сначала разгладив для порядка усы. – Что-то простое – то ли ань, то ли лу… темное, да. И с вышивкой. Шляпы не было… да. Точно не было.

Ай да старикан! Все верно, видел он Тайэ. И даже вышивку углядел… и тоже ничего удивительного. Судя по тому, как он вытягивал руку с портретом, старик дальнозоркий.

Нет… удивительно другое.

– А почему вы так хорошо его запомнили? Он чем-то привлек ваше внимание?

Лодочник ответил не сразу. Шан невольно подобрался внутренне, стараясь никак этого не показывать.

– Да неловко и говорить, господин сышик…

Вот те раз! В каком же это смысле?

– В каком же это смысле? – требовательно спросил Шан.

– Да в таком, что кто – он, и кто – я… а получается, хвастаюсь я, что с таким человеком знаком был. Нехорошо.

Хм… что же это получается? Лодочник знает Наставника Тайэ? Или, если уж по всем правилам формулировать, Наставник знает его?

– И где же это вы познакомились? – нейтральным тоном спросил Шан.

Лодочник махнул рукой.

– Познакомились! Ну, вы и скажете, господин сыщик! Воевал я с господином Младшим в одном десятке, когда он еще совсем сопляком был. Ну, и я тоже, да. Оба мы тогда охромели. Его в ногу ранило, а я свою сломал. Ну, и оставили меня тоже, когда армия уходила. У меня перелом полностью зажил, а он долго хромал. Потом все-таки себя переупрямил, чисто стал ходить, без хромоты. Но вот походка сделалась… не знаю, как даже и сказать… в общем, кто видел, не забудет и не спутает. Вот я и увидел… да. В лицо бы не признал, лет сколько минуло – а походка все та же. Рад был командира увидеть – хоть бы и вот так, мельком.

– Мельком, значит… – задумчиво промолвил Шан. – Мимо, говорите, проходил… а в какую сторону?

– Вон туда, – показал лодочник.

Что ж… чашки с розовым цветочком, то бишь нанятой Наставником лодки, покуда не обнаружилось. И, как подозревал Шан, и не обнаружится. Зато хоть кто-то Наставника видел.

– Спасибо за помощь, – Шан слегка поклонился, качнув лодку, и принялся выбираться из нее.

Солнечный блеск на речных волнах заставлял отворачиваться, смотреть в сторону, зажмуривать глаза. И потому Шан, выбравшись на берег, не заметил, с которой стороны подошел к нему оборванец.

– Привет тебе от Короля, – сквозь зубы процедил нищий.

– И только? – усомнился Храмовая Собака.

– Велел передать, что со всем уважением, – нехотя добавил посланец. И тут Шан его узнал. Давешний полоротый!

– И ему от меня того же, – покладисто кивнул Шан. – А по делу что сказать велел?

– Что весь город с ног на голову поставил и за уши тряханул. Божится, что нет ничего. И что Чистюля с Кукишем тоже зарок дают – не «расписные» это. Не «расписные» и не наши.

– Передай всем троим мою благодарность, – ответил Шан и зашагал прочь.

Дом Ночного Ветра производил со стороны гнетущее впечатление. Небольшой, аккуратный, окруженный маленьким тщательно ухоженным садом, он должен был выглядеть уютным. А выглядел он как хорошо надраенный и ладно пригнанный гроб. И неважно, что покойник внутри живой. Это он для себя живой. А для закона – все едино что покойник.

Закон обвел этот дом незримой чертой, отделив его обитателя от мира живых.

И все же не по этой единственной причине дом походил на гробницу. Даже не зная, что на владельца его наложен домашний арест, любой сколько-нибудь наблюдательный человек увидит это сходство, не сможет не увидеть. Потому что это в гробу покойникам полагается лежать смирно, в виде привидений не шляться и шума не производить, чтобы сторожей кладбищенских не пугать – а дом построен для того, чтобы в нем жили. Чтобы смеялись, ссорились, любили супругов, воспитывали детей, праздновали дни рождения и играли свадьбы, чтобы в нем плясали и плакали, ухаживали за больным и звали к нему квартального лекаря или врача, покупали новую супницу и орали с порога на растяпу-мастерового, уронившего плохо завязанный мешок с известкой прямо у самых дверей – а убирать все это безобразие кто будет, спрашивается? Жилой дом говорит и поет, кричит и шепчет, плачет и смеется – и дышит человеческим дыханием во всякий час. А здесь оно такое тихое, его почти и не слышно, его не замечаешь – и только когда зеркальце, приложенное к мертвым губам, уже не затуманивается, понимаешь, что оно прекратилось.