Михаил Фиреон - Полиция Гирты [СИ]

Все собрались у стола, принцесса Вероника запрокинула голову, зарумянилась, улыбнулась, умелым быстрым движением закинула на запястье широкий рукав, сложила пальцы троеперстно и энергично перекрестилась в сторону окна и темного ночного неба. Ее жесту последовали и остальные, и за этим делом еще не успели набрать себе закусок и напитков, как в зал ворвался, хорошо поставленной грациозной походкой направился прямиком к герцогине, высокий и очень модный молодой человек. С красивой бородкой, коротко подстриженный, облаченный в стильно, под столичный манер, распахнутую на широкой груди красно-золотую мантию, штаны со стрелками и блестящие лакированные туфли, он возглавлял компанию таких же богатых, восторженных, нарядных и шумных, как и он сам, молодых людей и девиц. Протягивая принцессе Веронике роскошный букет цветов и подарок в коробке перевязанной гербовой черно-багрово-лиловой лентой, он радостно приветствовал герцогиню как давнюю и близкую знакомую. А когда та формально протянула ему руку, чтобы он поцеловал ее, низко наклонился и заглянул ей в лицо с таким пламенным, вдохновением и властным видом, как будто собрался прямо тут делать ей предложение стать его невестой.

— Вероника! Ваша светлость! — с гордым и волнительным придыханием протянул он ей букет, на что принцесса весело и надменно улыбнулась, бросила быстрый, многозначительный взгляд на графа Прицци, который все это время был рядом с ней, держал ее под руку, не выражал никакого протеста этой веселой молодецкой игре, и сделала повелительный жест Регине Тинвег забрать подарок и цветы.

Но сын мэра Гирты ничуть не смутился таким обхождением, улыбнулся еще шире и тут же предложил ей танец, на что герцогиня все также радостно и фамильярно ответила, что она еще не выпила, и потребовала принести ей чего-нибудь некрепкого. Он ушел и вскоре вернулся с фужером игристого вина в руке. Приняв напиток, принцесса Вероника быстро и нетерпеливо поблагодарив юношу за оказанную услугу, предложила не уходить далеко, сесть где-нибудь поблизости и тут же снова обернулась к графу и своей свите, чтобы продолжить прерванную этим явлением, веселую беседу.

Яркий электрический свет слепил глаза с вечерней темноты. Окна были раскрыты, от них веяло теплой августовской свежестью, водой и ивами, что росли на склоне под окнами, на высоком берегу реки. Все было необычайно ярко и весело. В соседнем зале закончились танцы, музыканты взяли перерыв и теперь граф Прицци сел за рояль, что стоял в банкетном зале и исполнил известное музыкальное произведение. Набрав от стола бутербродов, держа в руках фужеры, все потянулись к инструменту. Собрались у него большой шумной компанией, поставив на крышку напитки. Кричали, шутили, задирались, смеялись, грозно клацали мечами в ножнах, пожимали бока, пальцы и локти своих девиц.

Явился магистр Роффе, мэр Гирты, очень высокий плотный человек уже в летах, но все еще статный и крепкий. С руками кузнеца-молотобойца, с лысиной на затылке, но длинными заплетенными в косу волосами и аккуратной, модельно подстриженной бородой, на чудачества и веселье молодежи он смотрел благодушно и весело. Приметив в толпе принца Ральфа, которого принцесса Вероника распорядилась взять с собой, он подхватил его под руку, отвел к окну, подозвал своего помощника и о чем-то доверительно заговорил с ним. Вокруг собрались, вернулись из своих кружков, и другие важные люди из свиты мэра. Встали рядом с ним, требуя каких-то сложных и быстрых ответов.

Граф Прицци отошел. Какой-то кавалер исполнил этюд на рояле и спел куплет, но, его дама засмеялась и сказала, что хочет танцевать, и он ушел вместе с ней. И тут случилось то, чего не ожидал никто: высокая шелестящая длиннополыми одеждами фигура, энергично протолкнулась через толпу и, пока никто не занял место у клавиатуры, села за инструмент. Словно пытаясь понять, что теперь с ним делать, на миг уставилась на него, замерла перед ним, без всякого движения.

Кто-то успел сказать, что она сумасшедшая и изумился, что она здесь делает, но Эмилия Прицци словно не слышала ни удивленных возгласов, ни недоумевающих реплик. Посмотрев перед собой, так, как будто она была одна во всем зале, энергичным движением откинула с плеча свою длинную и тонкую, перевитую алой летной косу в которую была заплетена часть ее волос на правом виске, и без всякого счета ударила по клавишам столь резко напористо и сильно, что, казалось бы от этого скорее эмоционального, чем звукового удара, зазвенели стекла и затряслись пол и стены. Кто-то что-то вскрикнул, но все голоса, все посторонние звуки, тут же потонули в этом напористом потоке аккордов и нот, какой-то необычайной, похожей одновременно на шум буйной горной реки, или шелест листьев под порывами ветра музыки, моментально заполнивший все помещение.

Усмешки на лицах сменило недоумение, а потом и восторг: белые необычайно худые и жилистые руки стремительно летали над клавишами, надавливая их, казалось бы вез всякого порядка, структуры и системы, при этом рождая какой-то абсолютно неподвластный никакой логике, но при этом математически точно выверенный и необычайно целостный, захватывающий, дезориентирующий, заставляющий сжиматься и чаще биться сердце мотив. Один переход стремительно следовал за другим, ноту сменял аккорд, терцию секунда и невозможно было определить, какая фигура будет следующей в этом чуждом человеческому разуму, отчаянном и беспорядочном, как порывы ветра, напеве. Разговоры в зале притихли. Все с интересом и вниманием обернулись к исполнительнице.

— Кто ее сюда пустил? — брезгливо поморщился банкир Загатта, плотный, неприметный, среднего роста мужчина, с мрачным, недовольным и требовательным лицом пресыщенного всеми материальными благами человека, возмутился, брезгливо высказался, но только так, чтобы слышали лишь стоящие рядом друзья и коллеги. Его лицо стало еще мрачнее, чем обычно: по всему было видно, что эта потусторонняя музыка, рожденная в сердце больной, умалишенной женщины чем-то задела и оскорбила его до самой глубины души.

Магистр Роффе пожал плечами, нахмурился, многозначительно продемонстрировал у уха, что ему громко, жестом предложил пройти в другой зал, с чем все, кто был в его кружке, согласились и направились за ним.

Но прошло не больше минуты, как графиня опустила ладони, гордо откинулась назад, картинно и пренебрежительно улыбнулась в сторону так, что бледная кожа на ее худом лице натянулась, губы скривились, ямочка на щеке обратилась глубокой темной расщелиной.

— Что это за произведение? — спросил кто-то — это было великолепно!

— Откуда эта мелодия? Вы сами сочинили?

— Нет — ответила графиня как будто совсем не тому, кто ее спросил и, резко крутанувшись на стуле, протянув длинные, худые, негнущиеся ноги, встала от инструмента, отставив в сторону руку, как будто для танца, прошла прямо через толпу с таким видом, словно вокруг нее никого не было.