Дарья Иорданская - Во имя Абартона

— Угу, — пробормотала Мэб.

— Он советовал привязать тебя к постели и кормить насильно, пока не наберешь вес, но я отказался, — Реджинальд обернулся наконец, окинул Мэб задумчивым взглядом, а потом вдруг в один широкий шаг оказался рядом и подхватил ее на руки. — Не стой босиком, дует.

В его объятьях было удивительно уютно и спокойно. Хорошо бы было уже привычно списать все это на действие «Грез», но вот уж чего они не даровали, так это покоя. «Грезы» были полны страсти, острой, болезненной, тут не было места ни нежности, ни заботе, ни любви. Они не давали этого чувства уверенности в будущем, чувства безопасности, которые Мэб испытывала, пока Реджинальд обнимал ее. Все эти чувства, приятные, но все же чужие, смущали ее.

— Поставь меня, пожалуйста, — тихо попросила Мэб.

— Лучше положу, — Реджинальд опустил ее на кровать, укутал одеялом и повернулся за подносом. — Мясо, печеный картофель, красное вино.

Мэб посмотрела на тарелку. В животе голодно урчало, она действительно хотела есть, и это было настоящим кощунством. Невозможно испытывать голод, если еще несколько часов назад прижимала к себе мертвое тело. Так не должно быть!

— Ешь, — строго приказал Реджинальд, садясь на край постели. — Иначе мне придется кормить тебя, как ребенка, с ложечки.

— С вилочки, — хмуро пошутила Мэб, рассматривая жаркое. — Это жареное мясо.

— С вилочки. И о моем визите к Кэрью ты ничего не узнаешь.

— Рассказывай, — вздохнула Мэб, берясь за нож и вилку.

Реджинальд сощурился.

— Ты правда… готова меня выслушать?

— Нет, — покачала головой Мэб. — Но едва ли я вообще буду готова, так что — рассказывай.

Реджинальд потер переносицу. То ли время тянул, то ли пытался избавиться от раздражения, которое столь явно прорывалось во всех его движениях, обычно скупых и выверенных, а сегодня каких-то нервных.

— От Кэрью, конечно, нет пользы, — сказал он наконец. — Его скудный умишко сумел связать вчерашнее нападение с разгромом в библиотеке, но выводы сделал жалкие. Это — ограбление.

— И что у нас пытались отобрать? — мрачно уточнила Мэб.

— Артефакт.

— Какой?

Реджинальд развел руками.

— Чушь! Ни один музейный экспонат не стоит того, чтобы нападать на нас! — Мэб содрогнулась от нахлынувших воспоминаний. Снова эта темнота, холод и шепот, пробирающий до костей.

Горячая рука легла на ее стиснутые пальцы, возвращая женщину в реальность.

— Ш-ш-ш…

— Да, — Мэб с трудом разжала пальцы и положила вилку на поднос. Аппетит пропал. — Убери это, пожалуйста.

Реджинальд посмотрел на нее внимательно и задумчиво, спорить не стал и убрал поднос с колен, однако заставил Мэб осушить стакан терпкого красного вина. Провел пальцем по нижней губе, стирая капли, и руку не отнял. Его прикосновение хотелось сбросить, оно было неуместно, и в то же время хотелось прижаться щекой к ладони, закрыть глаза и забыть обо всем. Поцелуя хотелось, нежного; знака заботы, знака того, что Мэб не одна.

Реджинальд отстранился и отнял руку.

— Что такого было в музее, ради чего стоило бы… применять пьютские ножи?

Мэб замерла, застыла, закаменела, чувствуя, как все ее тело сводит судорогой от ужаса.

— Ч-что?

Реджинальд сокрушенно кивнул.

— Доктор Льюис изучил тело Лили, а потом взглянул на тот порванный портрет в холле. Это определенно были пьютские ножи.

— Их невозможно использовать! — Мэб попыталась отмахнуться от этой страшной мысли. — Это колдовство слишком большой силы. Невозможно!

— Их невозможно использовать А — в одиночку и Б — без соответствующих ритуалов, — покачал головой Реджинальд. — Люди, которые готовы убить пару беззащитных женщин, едва ли остановятся перед кровавым жертвоприношением.

— Но что тогда это может быть?! — Мэб обхватила себя за плечи, пытаясь унять дрожь. Реджинальд подсел ближе, обнял ее и провел по дрожащей спине ладонями.

Так они и сидели, Мэб и не знала сколько. Она потеряла счет времени в борьбе со страхом. Пьютские ножи — невозможное, ужасное, чудовищное колдовство. О них читаешь в школьных учебниках, пытаешься представить себе масштабы катастрофы 1842 года, пытаешься встать на место магов, готовых ради могущества приносить в жертву целые города. И не можешь. Потому что те времена прошли, канули в прошлое, по счастью.

А потом кто-то говорит тебе, что в Абартоне, в самом сердце цивилизации кто-то убивает школьницу при помощи мерзкого, невероятного колдовства.

— Ш-ш-ш, — прикосновение теплых губ к виску заставило Мэб очнуться. — Это — забота ректора. Не наша. Он уже велел усилить охрану Университета и прочесать всю его территорию. Не бойся. К тому же, скоро занятия закончатся и ты сможешь уехать домой. Уверен, в имении Дерованов тебе ничто не грозит, родовые гнезда защищены от любой враждебной магии.

Мэб чуть повернулась, неосознанно желая продлить прикосновение, тот легкий целомудренный поцелуй.

— Я… не боюсь, — она замолкла, не вполне уверенная в своих чувствах. Страх и в самом деле схлынул. Мэб боялась неизвестного, шепота в ночи. Теперь она знала, с чем имеет дело, могла защититься, и страх ушел. Осталась злость. — Я… Что с Лили?

Реджинальд напрягся. Отвел прозвучал глухо.

— Случайная жертва. У нее нет родных, так что похороны будут через два дня, на Университетском кладбище.

— Ясно, — ответила Мэб и сглотнула проклятую горечь, которая, казалось, была с ней теперь навсегда.

Похороны были более, чем скромные. Родных, по крайней мере таких, кого заботила судьба девушки, у Лили Шоу не было. Друзей — тоже. Возле могилы стояли лишь несколько ее соседок по колледжу, подругами их назвать было сложно. Девушек явно тяготила скорбная обязанность следовать за гробом, в форменных траурных платьях, надеваемых по особым случаям, они смотрелись скованными и неуверенными и — пришло Мэб в голову — недовольными. Преподаватели все были в мантиях, с черными лентами на рукавах, и тоже едва сдерживали раздражение.

Королева Шарлотта ограничилась телеграммой, сухой и безыскусной, в которой траурной была только положенная случаю черная рамка.

Отец Бернард, настоятель университетского собора и глава богословского факультета, воспользовавшись случаем, читал какую-то особенно длинную, монотонную и архаичную отходную молитву. Это заунывное песнопение на давно уже забытом языке понемногу вгоняло всех присутствующих в транс. Девушки из колледжа Шарлотты перешептывались и хихикали, отгоняя набегающий сон неуместными шутками. Кое-кто из преподавателей во главе с вон Гревом спал с открытыми глазами: привычка, которая быстро появлялась у всех обитателей Абартона. Зачастую только так можно было пережить некоторые особенно монументальные официальные мероприятия. Мэб раз за разом ловила себя на том, что борется со сном. Хотелось присесть, но скамья была далеко, под серыми стенами собора, а рядом — только покрытые зеленым мхом старинные надгробия. В этой части кладбища, отведенной для таких вот студентов и преподавателей Абартона, бедных и всеми покинутых, давно уже никого не хоронили, а за могилами следили не тщательнее, чем за экспонатами в университетском музее. Здесь всякий быстро приходил к невеселой мысли, что Абартон понемногу разрушается, ветшает и умирает. Если так пойдет и дальше, люди начнут заглядываться в сторону значительно более прогрессивного Эньюэлса, не успевшего обрасти традициями и лоском, но и плесенью не поросшего.