Коллектив авторов - Новые марсианские хроники

Когда Симонсен открыл глаза во второй раз, звезды раскачивались над ним, вокруг метались тени, тело его плыло над темной холодной пустыней. А вокруг стоял удивительный звон, словно тысячи колокольчиков, собрав воедино сладкую нежность своих голосов, навевали астронавту растянувшийся до вечности сон. Лейтенант лежал на белоснежной пуховой постели, и ангелы в хрустальных одеждах, взявшись за углы постели, уносили его к престолу Всевышнего. Симонсен устало закрыл глаза, предчувствуя бесконечность дороги. Он ощутил покой, сквозь который пробивались досада на себя и сожаление о непрожитой жизни.

«Почему? — спросил он себя.— Почему я готов променять вечное блаженство на беспокойное бытие с его непрекращающимися огорчениями, обидами и болями? Не потому ли, что моя жизнь, сливаясь воедино из предначертанных судьбой ручейков, становится моей жизнью, не похожей ни на чью иную и доступной лишь мне одному? Может, это в природе человека: прожить жизнь — стремительную, как космическая пушинка,— чтобы потом полным воспоминаний и бесконечности вариантов прожитого тобой войти в райское безличие, где нет горя и радость одинакова для всех?»

Ему вдруг стало жалко безгрешных, умерших в младенчестве и оттого обречённых на райские муки безликого наслаждения. От этой жалости лейтенант снова очнулся, открыл глаза, измученные болью и ожиданием. Открыл и увидел ангелов, сторожащих его сон.

Это были не ангелы. Это были марсиане. Четверо безмолвных марсиан, гибко склоняясь от тяжести его тела, несли Симонсена куда-то на белоснежном покрывале. Он видел их светящиеся одеяния, тонкие коричневые руки, украшенные фантастическими браслетами, серебряные маски вместо лиц. Израненный и умирающий, он был бессилен и не мог помешать им. И астронавт снова заплакал, теперь уже от собственного бессилия, чувствуя, как ручейки слёз обжигают его обмороженные щёки.

Марсиане остановились. Снова зазвенели вокруг тысячи колокольчиков. Огромные и прекрасные глаза соприкоснулись с взглядом землянина. Глаза излучали тепло и ласку, им хотелось верить, ведь они не казались лживыми. Они были зеркалами, в которых отражалась душа марсианина.

Эта душа была прекрасна.

Мысль эта обожгла сознание Симонсена, выметая из памяти обломки Корабельного Кодекса, уставов и наставлений, которыми его пичкали в Звёздной школе, страх и недоверие уступили место неожиданному восхищению, и Симонсен безбоязненно глотнул из протянутой ему голубовато светящейся шарообразной бутылки. И это было как восхитительный сон — в бутылке оказалось то, что всего дороже измученному человеку, что он никогда бы не променял на горы золота и толпы красоток, на власть или славу. В бутылке была вода!

Лейтенант пил, вытягивая коричневую от песчаной пыли шею, подставлял под ледяную серебряную струю небритое измученное лицо и смеялся, смеялся, смеялся, ведь тело, кроме радости утоления жажды, вновь ощущало боль, а это значило, что он возвращался к жизни из своего грозившего вечностью сна.

Что сладостнее возникновения из небытия? Когда отступает чёрная пелена, закрывающая глаза и память, уходит прочь холод, сжимающий твоё сердце, когда костлявый безносый демон неловко ударяет косой по собственной ноге и с хриплыми стенаниями оставляет тебя наедине с миром живущих,— может ли что-нибудь сравниться с этим прекрасным мгновением?

Симонсен умиротворённо закрыл глаза.

И вновь марсиане в хрустально звенящих одеждах, похожих на туман, и сами похожие на туман, на фата-моргану, живущую среди мёртвых песков, несли его, покачивая в белоснежной колыбели в такт своим мерным шагам. Сознание исчезало и возвращалось, и звезды медленно бледнели, и ночь уступала место багряному неровному рассвету, и две луны, похожие на призраков, высвещали неведомую дорогу.

Пулемёты ударили неожиданно. Фигуры марсиан, идущих впереди, согнулись под тяжестью смертельных ударов. Разжались в бессилии коричневые пальцы, сжимавшие края белого полотна. Симонсен рванулся, закричал, замахал руками, призывая прекратить стрельбу, но всё это только почудилось ему в забытьи, и лейтенант застыл на розовеющем полотне. А пулемёты гулко били от купола поселения, и пули с тяжёлым шмелиным гудением проплывали над неподвижными белыми фигурками, застывшими на тёмном песке, уже обозначившими свою багряность под первыми лучами встающего солнца. На серебряных одеждах марсиан расплывались красные пятна, серебряные маски, что закрывали их лица, укоризненно смотрели на бледнеющие звезды. А от купола уже слышались надвигающийся топот множества ног и азартные хищные голоса.

Кто-то склонился над лейтенантом, вокруг заговорили.

Молодой резкий голос изумлённо произнёс:

— Да ведь это Симонсен, ребята!

— Не может быть. Симонсен должен прилететь на базу сегодня утром!

— А я тебе говорю, это Симонсен! — горячился молодой задиристый голос.— Мне ли его не узнать! Я с ним учился. Точно он!

Грубые руки тревожно затормошили лейтенанта. Кто-то бубнил ему в ухо:

— Узнаёшь? Симонсен, узнаёшь? Да открой ты глаза!

А вокруг радостно и облегчённо смеялись, слышались возгласы:

— Вот чёрт! Я думал, они его утянут!

— Значит, это не сказки? А, ребята? Выходит, они и в самом деле нападают на землян?

— А ты думал, наставления от нечего делать пишут?

— Э‑э, Том! Выходит, однокашника спас? Должок за ним!

— То-то парень натерпелся страха!

— Нет,— сказал Симонсен, но это ему только показалось, ведь глаза он открыл только на третий день в ослепительно белой палате, и медсестра с подкрашенными губками, похожая на грешного ангелочка, тихо улыбалась, глядя в его измученное лицо:

— Очнулись, сэр? А мы так боялись за вас! Ах, эти проклятые марсиане!

И она щебетала что-то ещё, кукольно улыбаясь и моргая накрашенными ресницами. Симонсен вглядывался в её лицо, и болезненная волна раздражения и гнева всё разрасталась в нём, пока не выплеснулась ненавидящим криком, заставив медсестру испуганно отшатнуться.

Так началось его выздоровление.

Спустя два месяца лейтенант Симонсен был представлен директору департамента по случаю присвоения внеочередного капитанского звания. Директор долго тряс его руку, благодарил за проявленное мужество, упоминал о верности долгу и патриотизме, вглядываясь в лицо лейтенанта острыми прощупывающими глазами. У директора было пухлое измученное лицо пьющего человека, склеротические жилки на щеках, проникновенный взгляд, но слова, что он произносил, были похожи на пулемётную очередь, и снова белые фигурки с неподвижными сияющими масками вместо лиц падали на ржавый марсианский песок.

— Так вот какого молодца чуть не сожрали марсианские ублюдки! — раскатисто пробасил появившийся в кабинете человек, и Симонсен мгновенно подобрался, ведь вошедший был командующим Марсианской группой космофлота, о чём свидетельствовали золотые ракеты над шевронами.