Елена Ершова - Ихтис

На этот раз пронесло, но куда молния ударит в следующий раз?

Павел дернулся. Еще и еще. Мокрый пояс натянулся, узлы впились в запястья.

Поверил фанатичке. Попался в ловушку. Позволил привязать себя, как пса! Или того хуже – как ягненка у жертвенника.

От злости сводило скулы и, как псу, хотелось выть.

– Значит, за Словом охотишься, – прошипел он, крутя и царапая узлы. Вот стерва, крепко стянула! Откуда только силы взялись? – Решила ритуал Захара повторить? Так, может, ты его и убила? А? Не зря тебя возле его дома видел.

Губы Лели раздвинулись в усмешке.

– Все вы на Слове помешались, – продолжил Павел, кривя рот и выплевывая слова вместе с дождем и слюной. – Долбанные фанатики. Да хрен вы его найдете! А знаете почему? – он рванулся вперед, но путы держали крепко. – Нет его! В природе не существует!

Девушка зашипела: резко и громко, точно воздух вышел из разбитого радиатора…

… машины, вылетевшей на встречку…

…и вскинула руку.

Павел зажмурился, ожидая удар и вспышку. Они не заставили себя ждать.

…лопнуло и разлетелось стекло. Осколки обожгли кожу…

От пощечины загорелось лицо.

Леля высунула острый язычок и быстро облизала свои пальцы. Из-под ногтей сочилась его, Павла, кровь. А сами ногти в свете зарниц казались слишком длинными, слишком тонкими, блестящими, как ножи.

Или шипы нарисованной когда-то рыбы.

– Чертова стерва! – просипел Павел. – Да кто ты такая?!

Она прекратила вылизывать руку и уставила на него зеленые глаза-плошки.

– Кто-о… – выдохнула Леля грудным вибрирующим голосом и зачастила, сверкая глазищами: – Кто-то-к-тот-ток-кот-кот-то-о…

Рыба внутри Павловой головы заворочалась снова, вдоль хребта покатилась бисерная дрожь, холодным сгустком оседая внизу живота.

– Ко-от Ба-аюн, – певуче сказала Леля и заулыбалась окровавленными губами. – Сидит он на железном столбе в три сажени высотой… а столб этот – в мертвом лесу стоит, где ни птица не пролетит, ни зверь не прорыскает… только ветер свищет, деревья валит, и гроза гремит без устали… У кота шерсть черная, глазищи зеленые, а одна лапка белая…

Тут Леля протянула руку и вывернула ладонью вверх: точно в дурном сне, Павел увидел, что ее запястье стягивает шрам от ожога.

«Захочу отыскать тебя, пошлю Белолапку», – вспомнились Лелины слова. Павел приоткрыл губы и с них сорвался хриплый стон. Этого не могло быть. Оборотней не существовало в природе, как не существовало Слова. Но Лелин голос был тут: звучал и звучал, вибрирующий, низкий, болью отзывающийся в висках…

…как соло на электрогитаре, как басовый аккорд, как музыка, навсегда оставшаяся в голове, чтобы больше не вспоминать, не думать, не чувствовать, не слышать…

Павел совершенно отчетливо понял, что та Леля, что сидела в грязи перед ним, совершенно точно не была человеком. Возможно, какое-то время она – оно, – умело прикидывалось им. Но на деле принадлежало другому миру: тому, где выворачивались на мясную изнанку плотоядные растения, где шлепал по заброшенным шпалам путевой обходчик, вынюхивающий червей для наживки… кому?

Слову.

Понимание опалило мозг, как очередная молниевая вспышка.

Павла заманили на гигантское пепелище, чтобы принести в жертву древним и страшным силам, чтобы пробудить их. И этот громоотвод – громоотвод ли? – изрезанный странными символами, больше напоминал железного идола. Под ним лежали кости погибших заключенных и туристов. А может, и местных жителей, неугодных Захарию.

– Идет кот вверх – рассказывает небывальщину, – продолжила журчать Леля, и ее рука медленно качнулась и приподнялась. – Идет вниз – поет колыбельную. – Рука опустилась, и с серповидных когтей посыпались горошины шаровых молний. – Кого кот увидит – раздерет мясо железными когтями, разгрызет кости железными зубами, слижет языком всю кровь. А кого не убьет – того голосом заворожит, – слова стали резче, отрывистей, приглушенными, как пиццикато. – Голос у кота волшебный. Кто его услышит – на того мертвый сон найдет, и будет человек спать триста лет без просыпу, под железным столбом, под проливным дождем, в сыром могильнике. А столб все будет вращаться. И будет вращаться мир. И будет греметь гроза. И звучать СЛОВО!

– Вот только… у меня… нет, – вытолкнул неповоротливым языком Павел.

Леля – или то, что казалось ей, – наклонилась и принюхалась. Ее ноздри затрепетали, втягивая напитанный озоном и влагой воздух, и сама она тоже дрожала от предвкушения. Ее лицо было так близко от Павла, что можно было различить мягкое свечение ее сероватой кожи, видеть собственное отражение в круглых зрачках, чувствовать легкий гнилостный запах, дурманящий, погружающий в непонятное оцепенение, но от того не менее мерзкий.

Потом она округлила рот.

Волосы на висках Павла приподнялись как наэлектризованные. На грани обморока и яви он следил, как верхняя губы существа подворачивается вверх, обнажая мелкие и острые белые зубы, как нижняя челюсть опускается все ниже, и кожа на лице Лели растягивается, будто резиновая, обнажая зев.

Черный провал.

Воронку.

Бездонный колодец.

Там не было ни языка, ни миндалин, ни верха, ни низа. Лишь тугая вращающаяся тьма.

Оттуда на Павла дохнуло могильным холодом и сыростью. Он хотел зажмуриться – но не смог, и увидел, как тьму располосовала молния. Хотел оглохнуть – но не было Пули, которую смог бы выключить, поэтому услышал, как следом за громом из бездны донесся раскатистый и гулкий звук:

– ОооМммАааааОоооУуууу…

Его отбросило назад.

…удар был такой силы, что треснула кость…

Мрак и вспышка.

Пепел и огонь.

…Мама?

…Папа?

…Андрей?

Протяжно и тоскливо выла сирена: «…оооОУуууМммАааОооо…»

За стеной ливня ничего не разглядеть, кроме взбесившихся молний. Ноги разъезжались в расхлябанной жиже, железо холодило затылок. Вслепую Павел принялся ощупывать столб: вода текла по вытравленным желобкам, острые края кололи пальцы.

Теперь он находился прямо возле громоотвода – идола? жертвенника? железной оси, вокруг которой вращается мир? – и если молния ударит сюда в следующий раз, то Павел вспыхнет как…

…Андрей, оставшийся навсегда шестнадцатилетним среди искореженных машин на Тарусской автостраде, где вечно ревет сирена…

И разве это честно? Чтобы один близнец погиб, а второй остался жить? Чем он, Павел, заслужил эту жизнь? Ведь завидовал всегда Андрею за его сноровку, за острый язык и цепкий ум. И тянулся за ним, как подсолнух за солнцем, но никогда не мог достичь. Однако же вот, выжил!

Он снова попытался подняться. Из-под ботинка вывернулась реберная кость и осталась торчать перпендикулярно земле. Ее грани были черны и остры, и Павел подумал, что в древности из таких костей делали ритуальные ножи, которыми удобно резать жилы и сдирать шкуры. Таким бы перерезать узлы…