Елена Ершова - Ихтис

Она помолчала, повертела в пальцах подвеску. Только теперь Павел заметил, что рыбка была не скручена из медной проволоки, как у всех, а вырезана из кости. Она висела мордой вверх, на вощеном шнуре, продетом через ее круглый глаз. На треугольном хвосте темнели зарубки.

Где-то Павел видел раньше этот символ… Не в деревне Краснопоясников, не в архиве библиотеке. Совсем недавно, буквально несколько минут назад.

Руна Одал, греческая Омега. Символ, нанесенный на громоотвод.

«Я есмь Альфа и Омега, есмь Царь, есмь Господь, есмь воскресший из мертвых. Начало неизъяснимое и конец непостижимый. Который есть, и был, и грядет…»

Грядет гроза.

В быстро темнеющем окне уже не различить ни берез, ни пепелища, зато виднелись вспыхивающие зарницы. Павел надеялся, что и на этот раз барак выдержит, и ближе придвинулся к девушке. Под бок подкатилось что-то твердое. Павел завел назад руку и нащупал камеру, убрал ее со спального мешка от греха подальше: не раздавить бы.

– Почему ты постоянно говоришь про бурю? – спросил он, внимательно глядя в Лелино белое лицо.

– Дедушка считает, что с грозой приходит Слово, – шевельнулись в ответ ее губы. – Откуда берется гром? Пар поднимается от воды, от нагретой земли, скапливается там, – она ткнула пальцев в крышу, – над нами. Энергия накапливается, а потом высвобождается, образуя при этом молнию. Молния нагревает воздух. Из-за происходит взрыв: гремит гром.

– А Слово?

– Слово как гром. Оно приходит, когда накапливается особого вида энергия. Не электричество… что-то другое. То, что есть у каждого человека…

– Например, что?

– Например, душа, – губы Лели растянулись в жутковатой улыбке. Павла обожгло холодком, но он стряхнул морок, и небрежно заметил:

– Так все просто?

– Все просто, – улыбка замерла на лице девушки, словно приклеенная. – Душа – есть своего рода энергия, сгусток, пар, который остается, когда наше тело умирает. И этот пар тоже поднимается вверх, как пар от воды. Энергия всего живого – человека ли, животного или птицы, рыбы или травы – она… ммм…

– Аккумулируется, – машинально подсказал Павел.

– Да, – выдохнула Леля, – и сохраняется… где-то. Может, в озоне. А потом… звучит.

Снаружи послышался треск. Павел вздрогнул, но это, кажется, под напором ветра треснуло очередное иссохшее дерево.

Будет буря. Будет гроза. И скоро духи заговорят…

– Дедушка рассказывал, что не зря все странные места появляются там, где происходили массовые смерти или есть массовые захоронения, – продолжила Леля. – Энергия скапливается, напитывает сам воздух, и вскоре перетекает через край…

Смерти. Заключенные, слышавшие странные звуки и сходящие с ума. Погибшие туристы. Старообрядческое кладбище, где похоронен колдун.

Энергия, полученная от мертвых, возвращалась к живым, но не приносила тем облегчения. У больного Леши Краюхина вскоре случился криз, спасенный из реки мальчик вернулся без души – где он оставил ее? Там, наверху, над железным шестом, испещренным древними символами? – и сам Павел потихоньку сходил с ума. Ведь не верил же он россказням сектантки?

Или…

– Почему твой дед сам не приехал в Доброгостово? – спросил Павел.

– Пытался, – Леля снова тряхнула кудряшками и слегка улыбнулась. – Черный Игумен его сразу узнал. Не в лицо узнал. Но как-то… почуял. Колдуны всегда чуют себе подобных. Но меня он не учуял…

– Значит, твой дед колдун, а ты ведьма? – Павел усмехнулся, и Леля вскинула подбородок. В полутьме ее глаза сверкнули как две зеленых искры. – Что же сделаешь со Словом, если найдешь его?

– Спрячу, – быстро ответила девушка и сжала кулак. – Так спрячу, что никто не найдет. Никогда. Никогда. Никогда… Дедушка говорил, не всякую силу можно в мир выпускать. А Слово – есть огромная сила! Не хорошая и не плохая на самом деле, только ей надо уметь воспользоваться. И мы хотим понять, как…

Вздохнула и поймала пристальный взгляд Павла.

– Не веришь?

– Не верю, – твердо ответил Павел.

Ему почему-то захотелось причинить девушке боль, сказать что-то резкое, обидное, вскрыть тугое зерно ее веры и нащупать, что скрывается в нем? Может, та же пустота, что все это время таилась в сердце самого Павла?

Одна сторона живет, другая гниет…

– Все вы такие, неверящие, – усмехнулась Леля, показав белые и ровные зубы. – Снаружи, вроде, живые, а внутри – гарь да соль. Бродите пустышками по свету, оглохшие ко всему. Зачем ты пришел сюда, Пашенька? – она заглянула в его глаза, и сердце Павла вздрогнуло и застучало часто-часто. – Что будешь делать со Словом?

– Ничего, – сказал он. – Нет никакого Слова. Все это гипноз, выдумки обезумевшего старика и его адептов. Сколько повидал я таких, – он выплюнул последние слова вместе с табачной слюной. – Наживаются на страхах, на бедах, на вере. Обещают если не бессмертие, то исцеление. И люди идут, как барашки на веревке, несут все, что дорого им, в обмен на эти пустые обещания. Я видел сектантов, – их взгляды пересеклись, – глаза пустые, и сердца пустые, и нет у них ничего за душой. Да и души самой нет.

– А у тебя-то есть? – вкрадчиво спросила Леля.

– Может, и нету, – жестко ответил Павел. – Я в душу не верю, и в Бога не верю. Где он был, этот Бог, когда случилась авария? Когда мои родители и брат погибли, а я оглох? Где он был, когда бабка таскала меня по шарлатанам и экстрасенсам, вместо того, чтобы просто оплатить операцию? Они все одинаковы. Глупцы и вруны, слепо верящие в то, чего нет. Гарь и соль, говоришь? Пусть лучше так, чем гниль и пустословие сумасшедших фанатиков.

– А чем ты отличаешься от них?

Эти слова Павел почти не услышал – они потонули в реве, прокатившимся над Лешачьей Плешью. Снова хрустнула ветка и ухнула вниз, махнув перед окнами едва распушенной листвой.

«Чем? – вертелось в голове. – Чем…»

Разве не поэтому ушла от него Аня? Оттого, что слишком часто он задерживался на работе, оттого, что его неверие переросло в фанатизм. Чем он отличался от тех, кого преследовал?

Павел открыл рот, не зная, что ответить. Ранку защипало, и Павел, как в детстве, приложил палец к губам. Ветер взвыл снова, на этот раз совсем близко. Фанерные листы над головой задрожали, выгнулись, точно по крыше ходил кто-то, стуча копытами.

Нечистый? Тот, кто охраняет могильник. Существо с бугрящейся кожей под дождевиком…

Нет, просто ветер.

– Дай посмотрю, – Леля взяла Павла за руку. Ее пальцы казались темными и тонкими, как паучьи лапки. И очень холодными. Как железный шест, вбитый в плешивую макушку земли, как руки мертвеца. – Больно?

– Немного, – ответил Павел и почувствовал: теплые губы девушки коснулись пульсирующей ранки.

– А так? – донесся хриплый шепот. Изо рта Лели вынырнул маленький и узкий язычок и лизнул запекшуюся кровь. – Шш… Не бойся, заговорю.