Екатерина Звонцова - Рыцарь умер дважды

Девушка-рыцарь: на ее плечи лег белый плащ. Она без страха взяла меч, ее голос разнесся над обеими армиями. Ее не выбирало Небо, она была никем. Она любила книги, танцы и красные апельсины, а вовсе не войну. Но однажды, совсем ребенком, она шагнула в Омут. И все изменилось.

Тот, кто был шаманом, а стал вождем, полюбил ее, она полюбила его. Тогда, именно тогда пришло время мира, и ради него девушка решилась покинуть дом. Она не успела, ее убил тот, кто даже не понимал, что рушит. Все было обречено. Но чьи-то боги снова сжалились. Сегодня Исчезающий Рыцарь воскресла. Она станет женой вождя, а сын последнего правителя благословит их. В разделенном доме больше не будет войны. Поэтому…

– Пора. ― Великий тихо обращается к застывшим чудовищам. ― Вернитесь, вы нужны, и были нужны всегда. Домой, мой народ. Если вы выберете это сами.

Вы… не оставите меня?

Он поднимает руку и возвращает тем, кого назвал подданными, способность двигаться. Пылают их глаза, и во взглядах слишком много тоскливой, не человеческой, но и не звериной пустоты. Они понимают больше, чем я. Некоторые смотрят вниз, на трупы и разрушенные здания. А потом бросившийся на меня волк вдруг воет, запрокинув голову; другие поддерживают его ревом, и вся стая, смерть, заключенная в десятки огромных тел, сорвавшись с места, мчит прочь. Они исчезают за небесным знаком, в неизвестности. Все до одного.

Мильтон Адамс просит о чем-то Райза, и тот, кивнув, вновь плавно взмахивает рукой. Доктор спускается на дорогу, отряхивает одежду, как если бы просто пережил тряскую поездку в дилижансе. Он спешит к распростертым телам, ища живых. Конечно, он будет делать то, что считает первым долгом, из каких бы странных мест только что ни вернулся, какие бы странные вещи с ним ни случились. Это почти успокаивает. Я даже улыбаюсь, вытирая окровавленное лицо. Вокруг снова движение и шум: горожане встают с земли, помогают друг другу, проверяют оружие, тревожно переговариваются. Дэйв рядом шумно сморкается и зовет отца.

Никто не глядит вверх, будто там ничего не произошло и не происходит. Никто, кроме высунувшегося из-за баррикад Нэйта и меня. И лишь мы видим, как девушка в доспехе ― та, что говорила вместе с вождем, та, что держала меч, невеста , ― камнем падает вниз.

Каждое слово Злого Сердца, каждое слово Амбера и Джейн было ясно слышно, далеко разносилось в ночном безмолвии. Слова-птицы летели не только над Оровиллом; они мчались и назад, на Ту Сторону, где в Форте сияющий знак видели экиланы, а над лесом ― повстанцы. Слова всюду находили путь. Это делало их необратимыми.

Джейн уйдет , ― билось в голове. А горожане ничего-ничего не поймут. Они слышат, но забудут, видят, но не смогут описать. Они расскажут о господнем гневе, о демонах, о бойне, не менее страшной, чем сражение с Диким Псами. А моя сестра останется мертвой для всех, кроме меня. Мы даже обменялись одеждой, прежде чем отправиться сюда: Джейн снова рыцарь, а я надела то, в чем ее хоронили, и задохнулась от запаха полевых цветов в тяжести венка.

Я чувствовала: наши минуты утекают. Едва отзвучит то, что должно, едва сгинут живые «звери», едва исчезнут те, что лежат мертвыми среди людей, ― все кончится. Сестра покинет меня. Я обниму ее в последний раз, поцелую, прошепчу, чтобы берегла себя, и потеряю вновь, ведь Двух Озер больше нет, род Кувшинки угас. Элилейя была юна, она не оставила детей. А Амберу и вождю слишком тяжело далось колдовство, чтобы когда-либо повторить его.

Я думала об этом и проклинала злой рок. Я спрашивала, почему так, почему должна обретать и тут же расставаться, почему столько несказанного, столько нежности рвет душу. Я не хотела отпускать Джейн. Я подло просила Небо сделать хоть что-то, чтобы она остановилась, опомнилась, поняла: мне очень больно. Но… больно было не мне, как всегда баюкавшей лишь свои страдания. И я еще не знала: они только начинаются.

…Прямо сейчас я вижу, как Джейн вдруг падает вниз, как Мэчитехьо летит за ней. Он подхватывает ее и прижимает к себе, о чем-то спрашивая, но не получая ответа. Он снова взмывает. Сестра вся в крови. Под доспехом, на рубашке, ― алое, кожа бледна как воск. Затуманенный взгляд мечется с моего лица на его , потом к небу ― и останавливается. Джейн склоняет голову к груди того, кто держит ее так крепко, кто тщетно призывает желтый туман, залечивший рану на ее боку.

– Не надо… ― Она гладит его по щеке, рука тут же падает. ― Прости меня. Я… не…

– Что с тобой? Что?.. ― Я не узнаю его голос, прежде сильный и зычный.

Пятна тления проступают у сестры на запястье. Амбер склоняется ближе, потом пристально смотрит мне в глаза.

– Кто ее воскрешал? Чья кровь?

– Моя… ― отзываюсь, пытаясь взять Джейн за холодную руку; пальцы тут же выскальзывают. ― Саркофаг раскололся, Эйриш, как твой! Она встала! Она…

– Что у вас за общая рана? ― Он проводит по лицу хрипящей, недвижной Джейн. Под волосами, на виске у нее еще один неотвратимый темный след. ― Эмма, что?

– Мы… сиамки. ― Хотя он смотрит молча, я всхлипываю, у меня не получается дышать. ― Как твои помощницы! Срослись совсем чуть-чуть, нас сразу разрубили, и…

Светоч обрывает меня, что-то шепчет. Вокруг его ладони вспыхивает лиловое пламя, пальцы проводят над животом Джейн, но она только грустно улыбается, и струйка крови бежит с губ. Веки почти опустились. Она уже не видит нас, глядит в пустоту.

– Это не то, Эмма. ― Эйриш находит среди людей внизу доктора, но, подумав секунду, не окликает. ― Рана должна быть разделена. Должна быть жертвенной. Ваша ― почти как обрезанная пуповина. Она обманула Звезды на какое-то время, но не может дать…

– Помоги ей, ― снова звучит голос вождя, склонившегося и прижавшегося лбом ко лбу Джейн, ловящего ее ускользающее дыхание. Он не слышит приговора, не хочет слышать, как и я. ― Пожалуйста, сделай хоть что-нибудь. Ты знаешь это волшебство. Ты… жив.

– Я не могу. ― Снова рука вспыхивает, пальцы рисуют незнакомые символы, тающие алым дымом. ― Нет. Ничего не получается, даже просто остановить… тление.

Слово ― удар плети. Рядом двое глядят друг на друга; Эйриш бледен, почти как Джейн. Он совсем не хочет говорить то, что говорит, тому, кого едва обрел вновь, но продолжает:

– Мэчитехьо, я не могу лгать тебе. Она умирает. Да, в общем-то… и не оживала по-настоящему. Мне очень жаль. Но…

– НЕТ! Молчи!

Я отталкиваю его в слепой ярости. Он отлетает на несколько метров, морщится от боли, но тут же снова тянет ко мне руку. Он испуган и не прячет этого. Все внутри сжимается, когда в глазах, всегда недобрых, всегда насмешливых, появляется безнадежная жалость. Детская. Так ребенок жалеет птичку, не только выпавшую из гнезда, но и уже попавшую в лапы кошке.