Роберт Беннет - Город клинков

Оскарссон перекатывается с носка на пятку и задумчиво чешет подбородок.

– Значит, особый какой-то меч из крепости, для генерала… А знаешь, Бьорк, по-моему, это я должен отнести меч генералу. Это дела для человека повыше рангом, чем ты, согласен?

Бьорк вперяется взглядом в ближайший фонарь в четырех футах справа от Оскарссона: лучше не смотреть на этого наглого урода, а то так и чешутся кулаки дать ему в нахальную морду…

– Как скажете, сэр. – И он передает ящик. – Она велела не трогать его.

– Кто велел?

– Посыльная. Так она сказала – не дотрагиваться до содержимого.

Оскарссон задумывается на мгновение, потом пожимает плечами, смеется и кладет ящик на волнолом.

– Ну-ка, дай-ка я посмотрю, что это за меч такой.

Он открывает ящик и, как и Бьорк, ахает от восхищения.

– Ух ты! Красота-то какая…

– Да, – отвечает Бьорк с кислой миной.

– Интересно, для кого такое ковали? Он же слишком тяжелый, враз не подымешь…

Оскарссон, совершенно завороженный, смотрит на меч. И тут что-то такое мелькает у него в глазах, и Бьорк понимает, что тот замыслил.

– Она… она сказала – не трогать, сэр, – повторяет Бьорк.

– А эта женщина, она кто? Зам по безопасности? Или, может, она гендир?

– Н-нет, сэр.

– А если зам по безопасности считает, что безопасность превыше всего, что нужно сделать? Правильно, проверить, не опасен ли меч.

Бьорк прекрасно понимает, что мальчишка не думает ни о какой безопасности, он просто хочет взять эту штуку в руки – примериться к ее весу и покрасоваться.

– Я… я…

– Да, – говорит Оскарссон. – Я прав. По крайней мере, я прав, если некий охранник не хочет загреметь в бессрочный отпуск за свой счет.

Бьорк прекрасно знает: Оскарссон такими угрозами просто так не разбрасывается – как сказал, так и сделает. Поэтому он закрывает рот, не произнеся ни слова, и отворачивается. Оскарссон смеется:

– Бьорк, ну и лицо у тебя – серьезней некуда, ха-ха, – и он протягивает руку к мечу. – Знаешь, в чем твоя проблема? У тебя такая рожа, что…

Он вдруг замолкает. Рука его лежит на мече. А он стоит не двигаясь, будто окаменел.

– Сэр?

Оскарссон смотрит прямо перед собой с открытым ртом. Глаза у него пустые.

– Оскарссон? Сэр? С вами все в порядке?

Тот не отвечает. В горле у него что-то щелкает.

– Может, позвать врача, сэр?

И тут Бьорка продирает дрожь – не от страха, нет, но потому, что становится жутко, жутко холодно, словно ледяной ветер дунул и змеей забрался к нему в рукава. Он смотрит на меч и… нет, не может быть.

Всего несколько мгновений назад в клинке отражалось лицо Оскарссона – обычное лицо молодого человека с нагловатым взглядом. А теперь… то, что отражается в клинке… это вообще не человек!

Там маска, возможно из металла, с грубо намеченными скелетообразными чертами, прорези для глаз маленькие и широко расставленные, нос едва намечен. Из-за маски вздымаются жуткие рога и клыки, словно некая чудовищная грива волос…

Бьорк смотрит Оскарссону в лицо. Это все то же лицо, только с потухшим, безжизненным взглядом. А в клинке – в клинке-то чудище отражается!

В глазах Оскарссона гаснут последние искры разума. Изо рта вырывается шипение. А потом оно набирает голос, звук становится низким, жужжащим, словно это бесконечную мантру читают и читают. Стонущий, низкий звук, не громкий, но всепроникающий, ввинчивающийся Бьорку в уши, резонирующий с телом, с руками, ногами, костями, с каждым булыжником волнолома, бесконечный стон, который не может, не может вырываться из человеческих легких…

– Сэр, – говорит Бьорк. – Что с вами? Что с вами?

Оскарссон поднимает лицо к небу. Из глаз, носа и рта вылетают фонтаны крови, кровь течет по лицу, по телу, Бьорк в ужасе видит, что кровь оплетает плечи Оскарссона, застывая и чернея, нет, переливаясь странными цветами жуткой радуги, твердея на глазах, словно чудовищный поток ее обладает собственным разумом и затягивает Оскарссона в свой кокон, преображая его во… что-то.

Бьорк вскрикивает от ужаса. Возможно, инстинктивно – а может, и нет, слишком он от этого Оскарссона натерпелся – он бросается вперед и пихает Оскарссона в грудь, тот падает навзничь, через волнолом, прямо в темные воды моря, все еще удерживая в руке невероятно тяжелый меч.

Раздается тихий всплеск. Бьорк смотрит на руки – они все в темной крови. И тогда, крича на пределе возможностей легких, он бежит к ближайшему посту охраны.

—Секундочку, – говорит Мулагеш.

– Да, – рассерженно повторяет Сигруд, – секундочку.

Сигню поднимает ладони – так учительница просит внимания в шумном классе.

– Я уже слышала все ваши возражения. Ты, – говорит она Мулагеш, – не хочешь, чтобы я ехала, потому что ты мне не доверяешь. Тем не менее я лучше всех знаю побережье – просто потому, что бо́льшую часть жизни провела, изучая карты. И я уже там побывала. А ты, – обращается она к Сигруду, – не хочешь, чтобы я ехала, потому что считаешь: там опасно. И хочешь сделать все сам, потому что ты часто бывал в разных переделках, а самое главное, тебя хлебом не корми, дай поучаствовать в какой-нибудь дерзкой афере, лишь бы не сидеть здесь, вдохновляя тысячу дрейлингов трудиться день и ночь, дабы удержать на плаву экономику нашей страны. Так или иначе, я вижу, что люди воодушевились с твоим приездом, и я не допущу, чтобы они охладели к работе. Твое место – здесь, рядом с теми, кто трудится на благо нашей родины. По большому счету, – тут она скрипит зубами, выдавливая слова из какой-то гадкой части своей души, – твое присутствие важнее моего.

– А разве не ты курируешь все работы в гавани? – удивляется Мулагеш.

– В какой-то мере, да, – отвечает Сигню. – Но мы уже справились с главными препятствиями, а для остального у меня есть давно подготовленные планы. Я могу себе позволить отсутствовать пару дней – или меньше.

Сигруд качает головой:

– Мне это не нравится. Мне твой план не по душе, совсем.

Сигню закатывает глаза:

– Ты позабыл, наверное, но я жила не в самой цивилизованной части Вуртьястана. Я там выросла.

– И я не хочу, чтобы ты туда возвращалась!

– Если генерал права – а я, пусть и с трудом, готова допустить, что она, по крайней мере, верит в истинность того, что рассказала, – то все, ради чего я трудилась, сейчас в опасности, – увещевает его Сигню. – То, над чем я работала всю жизнь, может пойти прахом!

– Всю жизнь? – сердится Сигруд. – Ты думаешь, что каких-то пять лет – это вся твоя жизнь? Да это смехотворный срок, пять лет! Моргнуть не успеешь, а они прошли!

– Для меня это пять лет, – говорит Сигню, – а для страны – это миллиарды дрекелей, все наши прибыли за ближайшие десять лет! И все это сейчас висит на волоске!