Роберт Беннет - Город клинков

– Думаю, да.

– А… мы туда пойдем?

Мулагеш смотрит на купол. Она кожей чувствует чей-то взгляд, устремленный на нее из темноты. И тут ей кажется, что там, в глубине купола, кто-то вздохнул и ветерок подхватил это легкое дуновение.

– Я пойду, – говорит она. – Мне там не нравится, но я пойду. А ты?

Сигню некоторое время молчит. Потом качает головой и выговаривает:

– Не мой корабль – не мои крысы.

– Видимо, это такая дрейлингская пословица, потому что смысл твоего глубокого утверждения от меня ускользает.

– Я хочу сказать, что это ваше задание, генерал, не мое. Я лучше тут постою посторожу.

Мулагеш проходит под аркой.

– Согласна. Я тебя понимаю.

Она стоит перед входом в купол с винташем на изготовку.

– Если я не выйду через тридцать минут, – говорит она, – кинь туда гранату.

– Что? – чуть ли не подпрыгивает от удивления Сигню. – Кинуть гранату? И тебя убить?

– Если я не выйду через тридцать минут, значит, я уже умерла, – говорит она. – И я не хотела бы, чтобы это демоново место прожило больше, чем я.

Тут она поднимает винташ, низко пригибается и делает шаг в темноту.

Внутри темно, хоть глаз выколи. Потом глаза Мулагеш различают лучи света, просачивающиеся через мрак наверху. Затем она понимает, что лунный свет проглядывает сквозь отверстия в откованном из тысяч клинков куполе. Но это какой-то неправильный лунный свет: он неяркий и желтоватый, словно над куполом – неправильное небо. Турин припоминает, как это было во время Мирградской битвы, когда Божество появилось и навязало городу свою реальность. Тогда даже небо изменилось – и здесь происходит то же самое: это не настоящий свет, а его грубое подобие, и над куполом небо вовсе не похоже на то, что она видела, входя сюда.

Свет завивается кольцами, клубится и волнуется у нее над головой. Она делает глубокий вдох и понимает, что здесь полно дыма.

Резкий запах заполняет легкие, и у Мулагеш начинается жуткий приступ кашля. Такой вони она еще не нюхала – пахнет какими-то маслами, деревом и разлагающейся плотью. Она смаргивает набежавшие от кашля слезы. Глаза постепенно привыкают к темноте.

Пол здесь выложен скованными встык щитами, как крыша – клинками. В дальней стороне – интересно, насколько велико это место? – во мраке она различает человеческую фигуру: кто-то сидит рядом с бледным серебристым… кустом?

Значит, он существует. В это трудно поверить, но он и правда реален.

Человека плохо видно в темноте, но, похоже, у него в руках богато украшенная длинная белая трубка, похожая на ветку коралла. Она достает ему до колен, а вверху завивается вокруг плеч, петлей захлестывает ему шею, поднимаясь к губам. Она видит, как окутанный тенями человек посасывает ее, и тогда чаша над его коленями вспыхивает бледно-оранжевым светом. А потом он выдыхает целое грозовое облако завивающегося кольцами вонючего дыма.

– Я так понимаю, ты тот самый человек с вершины Клыка, – громко говорит Мулагеш.

Если он ее и слышит, то виду не подает. Он делает новый вдох, откидывается назад и выпускает клуб дыма в потолок.

И тут на его лицо падает луч скудного света.

Мулагеш застывает на месте: проклятье – это же труп!

Она смотрит, как старик наклоняет голову и луч света скользит по его лицу. Высохшая, пергаментного цвета кожа вся покрыта светлыми пятнами депигментации – так мох затягивает стены старого дома. Глаза у него большие, белые и слепые, а глазные впадины и щеки провалились так глубоко, словно он не ел… в общем, вообще никогда не ел. На нем намотаны какие-то полупрозрачные тонкие обрывки ткани, и он не может полностью закрыть рот, поэтому черные мелкие зубы всегда видны и выглядят точь-в-точь как оскал черепа.

Мулагеш крепче сжимает винташ. Старик, понятное дело, могучим силачом не выглядит, но он явно божественного происхождения, а тут внешность бывает страшно обманчива.

Она делает шаг вперед:

– Кто ты?

Он вперяет в нее взгляд слепых глаз. И да, он услышал ее, потому что голова едва заметно поворачивается. А потом из костлявой груди поднимается голос – и шелестит, словно море накатывает на гальку.

– Я не кто, – медленно выговаривает он.

С каждым словом у него из губ вылетает по клубу дыма.

– Хорошо, – медленно отвечает Мулагеш. – Тогда что ты?

– Я – память, – говорит старик.

Он затягивается трубкой и снова выдыхает дым.

– Что ты имеешь в виду? Что значит – я память?

– Я имею в виду, – отвечает он, – что я то, что помнит.

– Ну ладно. Значит, ты… просто помнишь, да?

Он затягивается трубкой, не удостаивая Мулагеш ответом.

– Что ты помнишь?

– Моя память хранит, – говорит он, – все, что я помню.

Мулагеш хмурится. Он дает закольцованные ответы, потому что его разум устроен иначе, чем у людей? Или она задает неправильные вопросы?

– Как… Как получилось, что ты сидишь здесь?

Повисает молчание. Затем он причмокивает губами и нараспев говорит:

– Я – триста семьдесят четвертый сосуд памяти Императрицы Могил, Стальной Девы, Пожирательницы Детей, Королевы Горя, Той, что расколола землю надвое. На этом месте я заменил триста семьдесят третий сосуд, сорвал листок с Древа Памяти и вдохнул все знание, обещанное Великой Матерью. Во мне – память о тех, кто исчез, пожертвовал собой, был убит. Во мне – деревни, армии, поколения. Я помню убитых и умерших, победителей и побежденных. Я – память.

Мулагеш присматривается к кустику рядом с ним:

– Древо Памяти?

– Да.

– Что это значит? Что это такое – Древо Памяти?

И снова он говорит нараспев:

– В честь тех, кто поклялся в верности Ей, Великая Мать выпустила стрелу в камень, и камень расцвел и стал великим деревом, деревом, пустившим корни подо всеми камнями этого края.

И он поднимает иссохшую руку и указывает на хилый серебристый кустик.

– То дерево питает кровь народов, тех, кто погиб на войне и пожертвовал собой, и память о том, что они совершили, течет через их сосуды – в меня, – говорит он, выдыхая дым, – в то, чем я являюсь, творение из плоти и крови. Я – последний сосуд этой памяти. Я – озеро, в которое впадают горные реки.

Мулагеш видит костлявые запястья, болезненно тонкие лодыжки.

– Как… как долго ты был здесь?

Он наклоняет голову, словно ему нужно обдумать ответ. Потом:

– Я здесь, в этом месте, свидетельствовал наступление девяноста шести зим.

– Как это возможно? – тихо спрашивает Мулагеш.

– Я – память, – отвечает он. Дым поднимается над его головой, как призрачная корона. – Мне ничего не нужно. Мой долг – помнить. И я помню.

– Но ведь это все… это же чудо, разве нет? – спрашивает Мулагеш. – Разве Вуртья не мертва?

Молчание. А потом:

– Великая Мать ушла из этого мира. Это я помню.