Роберт Беннет - Город клинков

– Тогда почему ты все еще здесь?

Повисает молчание, словно ему нужно заглянуть в тайную часть своей души.

– Уйди из этого мира, – наконец говорит он, – но твои обетования все равно останутся. Твои договоры, клятвы и долги тебя переживут. Были даны обещания. И некоторые из них сдерживаются. Я тут, чтобы помнить о мертвых. Когда клятвы исполнятся, я тоже угасну. – Он вздрагивает. – Я перейду из этой комнаты в свет. В свет… В воздух мира, который я некогда знал…

И он прикрывает глаза.

Мулагеш подавляет дрожь. Так, хватит с нее.

– До меня сюда приходила женщина, – говорит она. – Она спрашивала про один ритуал. Я думаю, что про ритуал для перехода в посмертие, в… в Город Клинков. Это так?

– Я помню это.

– Мне нужно знать, что ты ей сказал.

Серый сухой язык высовывается из глубин его рта и проходит по мелким черным зубам. Мулагеш борется с тошнотой – до того это мерзко выглядит.

– Что ты ей сказал? – спрашивает она. – Как я могу попасть в Город Клинков?

Он протягивает руку к дереву и срывает один серебристый листик. Кладет его в чашу своей трубки и затягивается дымом – и вдруг замирает, словно его посетила какая-то важная мысль. Пустые белые глаза расширяются, и он поворачивается к Мулагеш – и в первый раз за все время она чувствует, что на нее смотрят, смотрят пристально и в полном сосредоточении.

Он глядит на нее и затем тихо говорит:

– Я… я помню тебя.

– Что?

– Я помню тебя, – повторяет он. И снова затягивается трубкой – похоже, это помогает ему вспоминать. – Молодая, смышленая. Ты была полна холодного гнева. Я помню тебя. Ты прошлась по этим краям как свирепая буря. В одной руке ты держала ярость, а в другой – смерть.

Мулагеш холодеет.

– Что ты такое говоришь?

– Воплощенная война, – говорит он. – Битва во плоти. Так я тебя запомнил. Так я помню тебя сейчас – ибо ты пролила кровь в краях к востоку отсюда. О, долго же пришлось этой крови течь, чтобы достигнуть главных корней серебряного дерева… но, когда кровь прилила, ты вспыхнула в моем разуме, как ярчайшая из звезд. Как бы Великая Мать обрадовалась, заполучив такую стрелу в свой колчан. Каким ценным приобретением ты была бы…

Мулагеш борется с тошнотой. Сама мысль о том, что это – она не может думать о нем как о человеке – это знает, что она делала во время Желтого похода, знает и одобряет, – сама мысль ей отвратительна.

– Закрой свой рот! Я об этом не просила!

Он затягивается и критически оглядывает ее.

– Ты хотела попасть в Город Клинков, – говорит он. – Я это помню. Почему?

– Я иду по следу женщины, которая побывала здесь до меня.

Он отрицательно качает головой.

– Нет. Нет, это не так. Я наблюдал за тобой все время, пока ты ехала сюда из западных земель. Я помню, как ты пришла, помню, как ты сражалась за то, чтобы попасть сюда, ко мне. Ты пролила кровь на мои горы, на землю моей родины. И когда ты сделала это, я заглянул в тайный уголок твоего сердца. – Он закрывает глаза. – Я помню… Я помню… – Глаза резко распахнулись. – Ты хочешь найти там Армию Победы, хочешь ступить на белые берега Города Клинков. Ты хочешь отыскать их и остановить, не дать им вступить в их последний бой.

Мулагеш молчит.

– Почему? – спрашивает он. В голосе его звучит вежливое недоумение.

– П-почему? – переспрашивает Мулагеш. – Почему я хочу остановить армию, собирающуюся уничтожить мир? Ты это хочешь у меня спросить?

– Ты говоришь так, – произносит он, – словно они – нечто противоестественное. Словно война – нечто временное.

– Я прекрасно знаю, что не хочу их однажды увидеть у своего порога!

Он качает головой:

– Но это неправильно. Война – свет. Война и конфликт – энергии, питающие мир. Думать иначе – значит думать, что в твоих жилах не течет кровь, что твое сердце не бьется. Ты уже познала это. Однажды, среди холмов моей родины, ты поняла, что вести войну – значит жить, а проливать кровь – значит нежиться в лучах солнца. Почему же ты это забыла? Почему ты хочешь сразиться с ними, а не присоединиться к ним?

– Присоединиться к ним? – потрясенно спрашивает Мулагеш. – Присоединиться к солдатам, которые некогда поработили мой народ?

– А разве сейчас вы не обращаете людей в рабство? – спрашивает старик. – Из чего только не куют нынешние цепи. Например, из бедности. Из страха. Ритуалы, обычаи – это тоже цепи. Все действия есть лишь формы рабства, способ заставить людей делать то, что им совершенно не хочется делать. Разве твой народ не заставил мир склониться перед собой в раболепном поклоне? Когда ты надеваешь форму и идешь по этим землям, разве люди не испытывают сильнейшего желания встать на колени и склонить голову?

– Мы не оставляли за собой проклятых массовых захоронений! – рычит Мулагеш. – Мы не пытали, не убивали и не калечили людей, чтобы получить от них то, что хотели!

– Ты так уверена? По ночам ты поджигала дома, и целые семьи погибали в пламени. Я это помню. А теперь ты оглядываешься назад с чувством вины и говоришь: «Это была война, и я поступала неправильно». – Он наклоняется вперед, вкладывая все силы в то, что готовится сказать: – Но это же ложь. Ты видела свет. А теперь, когда ты вернулась во тьму, ты хочешь убедить себя в том, что света вовсе не было. Но он есть. Ты не можешь стереть то, что запечатлено в сердцах людей. Даже если бы Великая Мать не ходила среди нас, ты все равно бы знала это.

Мулагеш чувствует, как по щекам ее текут слезы.

– Времена, – в ярости говорит она, – времена сейчас другие. И я изменилась. Солдаты теперь не посвящают свои жизни завоеваниям и убийствам.

– Ты не права, – говорит старик. Голос у него низкий и гулкий. Железные стены купола, все ножи, и мечи, и копья – все отзываются дрожью на каждое из его слов. – Ваши правители и пропаганда внушили тебе фальшивые представления о войне, о воине под ярмом цивилизации и ее прихотей. Но, несмотря на хорошие манеры и самопровозглашенную цивилизованность, ваши правители с преогромным удовольствием отправят солдата на смерть, чтобы улучшить свой имидж и чтобы не поднималось в цене сырье. Они отправляют на смерть чужих детей и вспоминают о них только тогда, когда есть возможность громко и пышно поспекулировать на их смерти, восхваляя великую жертву, которую они принесли.

Старика окутывает столь плотная завеса дыма, что Мулагеш уже едва его видит.

– Только дикарь может так говорить о мире!

– Нет. Это правда. И ты это знаешь. Ты была намного честнее с собой, когда убивала своих.

Мулагеш замирает на месте. В воздухе все так же висит дым. Старик медленно смигивает своими белыми глазами и попыхивает трубкой.

– Что ты сказал? – шепотом спрашивает Мулагеш.

– Ты знаешь, что я сказал, – спокойно отвечает он. – Однажды люди под твоим командованием отказались подчиняться приказам. И когда это случилось, ты сделала то, что было необ…