Лев Гурский - Корвус Коракс

– Автограф? Зачем тебе мой автограф? – брюзгливо спросил старик. – Что еще за глупости?

– Ну вы же знаменитый советский разведчик, из комиксов. У моего папы коллекция есть, я вашу серию еще с детства обожаю… Распишитесь нам на память, пожалуйста…

Детинушка проворно вытащил из ящика стола затрепанный комикс и вместе с шариковой ручкой протянул Вилли Максовичу. Приглядевшись к обложке, я с ужасом понял, что в руке у Грибова не «Фишер», а другая серия. О нет, только не это ! Теперь старик его точно прибьет.

– Вы ведь Велюров, да? Леонид Велюров?

В зале повисла предгрозовая тишина. Фишер превратился в статую. Он молча глядел на протянутый ему комикс, а я, мысленно сжавшись, ждал обреченно, когда вокруг засверкают молнии, а тишина взорвется грозовыми раскатами. Главное, я понятия не имел, как эту катастрофу предотвратить. Пытаться удержать Вилли Максовича – все равно что пытаться обуздать тайфун. Хорошо, что старик не послушался меня и не взял с собою «томпсон». Но и безо всякого автомата, голыми руками, он разнесет здесь все по кирпичику, а напоследок жестом громовержца обвалит на детинушку стены и обрушит потолок…

И вдруг случилось чудо: буря утихла, не начавшись. Грозовые тучи рассеялись сами собой. Громовержец взял ручку и комикс, накорябал на обложке «Вел» с длинным росчерком, а затем, не говоря ни слова, вышел из черно-желтого офиса. Когда же мы оказались на улице, я вдруг увидел, что Фишер вовсе не взбешен и не пылает праведным гневом. Он ухмылялся.

– Вот бы Ленька разозлился, если бы узнал, что меня приняли за него! – сказал старик. – Эх, жаль, нельзя его сейчас воскресить и полюбоваться рожей… Однако хрен с ним, с алкашом, пойдем-ка посмотрим, какую заначку припрятал бывший сталинский наркоминдел…

В сотне метров от «Би-Лайма» удачно отыскался небольшой сквер с детской площадкой. Ежедневный выгул детей, к счастью, еще не начался, лавочки были свободны, и мы выбрали самую лучшую – в тени, подальше от горок и качелей. Вилли Максович, раздавив пальцами печать, открыл капсулу. Внутри лежала литография, завернутая в ветхую газету.

Старая карта Европы выцвела, но различить цвета не составляло труда. Вся Европа состояла из пятен – нескольких мелких и двух больших, примыкавших друг к другу. Светло-коричневое пятно, которое слева, называлось «Германия». На розовом пятне справа виднелась надпись «СССР». Между ними, насколько я помню школьную географию, должна была быть Польша. Но она отсутствовала. Кружочек с надписью «Варшава» виднелся на германской территории. Кружочек «Львов» – уже на нашей.

– Посмотри, Иннокентий, на мелкий шрифт внизу. – Фишер ткнул пальцем. – Тут значится официальная дата выхода этой карты, 30 октября 1939 года. Тогда, вероятно, она и была обнародована. Однако перед нами – сигнальный экземпляр. Видишь чернильный штамп, заполненный от руки? Здесь дата другая – 29 августа 1939 года. Подпись разбираешь? Сталин!

– И что? – тупо спросил я.

– А то, безграмотный ты деточка, что Вторая мировая война началась 1 сентября, а кое-какие новые границы здесь изменены заранее, авансом. Территория части Польши отмечена как наша. Другая ее часть, как видишь, уже приписана к Германии. Догадываешься, почему Молотов припрятал этот сигнальный экземпляр со сталинским росчерком?

Я помотал головой.

– Стыдись, Иннокентий. Вопрос – не на знание истории, а на смекалку. Карта вместе с нашим Кораксом – явное доказательство сговора двух фюреров, как совместно раздербанить Европу. Об этом у нас стараются вообще не говорить. Даже люди с учеными степенями виляют, как угри. Документы, дескать, не сохранились, записей переговоров не осталось… Если бы мы еще добыли оригинал – именно оригинал! – секретного протокола к договору о дружбе, с личными подписями Молотова и Риббентропа, ни одна сволочь уже не могла бы отрицать этого факта. Честно говоря, про карту я даже не знал. Я надеялся, что в хранилище пневмопочты он прячет именно прото… Погоди, куда ты понесся? Что-то потерял? У тебя живот прихватило?

– Скоро вернусь! – крикнул я на бегу. – Только сообщение девушке отправлю…

Память моя так устроена, что иногда ей надо дать хорошего пинка. Я ведь чуть не забыл, что собирался сегодня отправить еще одну примирительную эсэмэску Лине. Слово «пневмопочта», вовремя произнесенное Фишером, стало таким пинком. К счастью, еще в прошлый раз я заметил в полуквартале от офиса «Би-Лайма» обычную полосатую будку.

– Простое сообщение! – выдохнул я, заскакивая в будку. – Без вложения!

Сиделец отложил книжку – детектив, судя по яркому рисунку на переплете, – принял деньги и выдал бланк с этикеткой. Текст я уже придумал, пока бежал, поэтому мне оставалось только его записать. И совсем скоро труба с громким чмоканьем проглотила мое новое послание Лине, длиннее прежнего: «Сдаюсь. Не сердись. Пожалуйста, напиши. Не хочу больше ссориться».

– Будете ждать ответа? – спросил сиделец. Ему не терпелось вернуться к своему детективу.

– Обязательно! – твердо сказал я.

В прошлый раз контейнер возвратился обратно быстро – пустым. Но сегодня ждать пришлось намного дольше, и это внушало надежду. Только через семь с половиной минут (я засек время!) фирменное чмоканье повторилось, и труба изрыгнула в лоток металлический цилиндрик.

– Есть ответ и к нему аттачмент, – объявил сиделец. – Тут коробка – тара негабаритная. По новым правилам вам придется доплатить за нее еще двадцать рублей. Забираете?

– Да, да! – Я сунул ему мелочь, схватил свернутую записку с аттачментом и выскочил на улицу.

Первое, что меня поразило, – бумага, грубый тетрадный листок в клетку. Второе, что бросилось в глаза, – почерк. Он был незнакомым и корявым. Третье, что я сразу заметил, – отсутствие всяких знаков препинания. Как в телеграмме, только без ТЧК и ЗПТ.

Содержание письма я осмыслил позже, когда перечитал текст в третий или четвертый раз и открыл узкую картонную коробку. Меня как будто швырнули в темную воду. Берег далеко – не доплыть. Дна под ногами нет – не оттолкнуться. Я бесконечно падаю в бесконечную глубину. Синие водоросли оплетают шею, забивают рот – не выпутаться, не двинуться, не вздохнуть…

Оказывается, у Рыбина тоже был запасной план.

– Кончай верещать! – потребовал Фишер. – Лучше прочти мне еще разок. Медленно!

Текст я уже выучил наизусть и мог механически произнести его, не заглядывая в бумажку:

– «Привезешь ворона в Оск-во завтра до полуночи а то с девчонкой будет то же что с ним. У».

На черном оперении моего скворца Карла засохла бурая капля крови. Уложенный в узкую и длинную коробку, он и сам вдруг сделался очень длинным, каким никогда не был при жизни.