Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том I [СИ]

Впрочем, как и все люди. Рыцари — надменные и самоуверенные. А другие? Жадные, равнодушные, чем они лучше? А я сам? Веду себя так, будто нет у меня ни таланта, ни достоинства — один страх. Нет, не радую я богов. Разве что смешу иногда — если мысли и дела людские вообще могут их насмешить. А скорее всего, боги печалятся, глядя на людей. И стараются глядеть как можно реже.

Вот Лили хорошо — лежит себе спокойно на камушке… Только её я и возьму, когда уйду. Ну, ещё… рубашка, подарок Энтиса… Нет, не подарок! Он же сказал — плата за песни! Вместо денег, которых у мальчишки нет и которые я из-за него сроду не заработаю, с улиточной скоростью таскаясь с ним по лесу. И вообще, свою-то рубаху я ведь пустил на бинты? Для него же, не для себя! Выходит, не плата, а совершенно честный обмен (и хорошо, я ведь не за плату ему пел). Ни о каких подачках речи не идёт. И она не из Замка, и Энтису никогда не принадлежала и не нужна! Её я могу забрать.

А красть не стану. И не от страха, а из-за мамы. Она просила меня не воровать, вот я и не буду. Ему повезло, что у меня такая мама. Некоторым незаслуженно везёт.

— Ты дурак, — прошептал я. — Кинул мне свою жалость, как кость собаке, и решил, что купил меня с потрохами? Если тебе взбрело в голову видеть меня милым и ручным, то я буду мурлыкать всякий раз, как потянешься погладить? В трясины такую дружбу! Ты меня совсем не знаешь. А узнал бы — и конец лепету о друзьях! Я умею ластиться к тем, кто сильнее, и смеяться про себя. Моя жизнь полна грязи и притворства — значит, мне она и подходит. Разве не за это я был в вашем эллине?! Ты ж стоял рядом — первый прибежал поглазеть, как я буду дёргаться под кнутом и кричать! А я сыграл отлично, правда? И скулил у ног вашего Лорда Трона, и лизал ему руки и сапоги, был ничтожеством, как вы и хотели! А когда пожелали, был терпеливым. А потом тебе стало интересно поиграть со мной в другую игру? Ну, а мне твоих игр не надо! Я тебе никто. И никем не буду. И вместе нам делать нечего, Рыцарь. Никаких общих дорог. Никаких друзей. Я тебя не ненавижу, мне просто на тебя наплевать. Абсолютно. Прощай.

Флейта… она вдруг бросилась в глаза — флейта из тёмно-коричневого орешника на белом плаще. Сломать и бросить на плащ обломки? Он разговаривал с Лили… Нет, пусть флейта останется у него.

— На память! — я криво усмехнулся. — Запомнишь меня, верно?

И ушёл. Вот так просто, и никаких уловок, тонких манёвров и неприятных сцен. Я свистел; вокруг вились, щебеча, красногрудые зарянки. Солнце добиралось до меня сквозь листья… Ну и славно! Я-то от солнца не заболею, как неженки из Ордена, способные только болтать да храбриться!

И спасти тебе жизнь, малыш. И впервые после маминой смерти дать тебе почувствовать себя чистым, нужным, талантливым. И напомнить тебе, что такое безопасность, свобода и тепло.

— К чёрту! — птички с испуганным шумом разлетелись. — В трясины его заботу! Мне никто не нужен!

Солнце ехидно посмеивалось надо мной, стегая огненными лучами по лицу. Тропинка спряталась в траве — она тоже меня дразнила. Я поднял глаза: вязы, древние и молчаливые, надменно глядели сверху вниз. Осуждают? Скорее, нет им до меня никакого дела… Такие далёкие , вспомнил я, они терпят нас, пока не нарушим законов . Которых не знаем. Может, я нарушил закон, и Лойрен ведёт меня на казнь?

Вот сейчас он проснулся — а меня нет. И Лили тоже. И куртки.

Сейчас он уже знает, что я не вернусь. Он уже понял. Не мог не понять!

Или нет? Мерцанье, он же совсем ребёнок, с его доверчивыми глазами и бредом о дружбе! Конечно, он мог не понять. Лежит там, голодный и растерянный, и ждёт меня. А я всё дальше… Он боится леса. Он ощущает в нём чужую, равнодушную, властную жизнь. И эта грозная сила смыкается над ним…

С его детской логикой выходит, что я его предал…

Я споткнулся о корень и упал на колени. Голова кружилась: голод и сутки без сна брали своё. Я лёг лицом вниз; Лили скользнула с плеча под руку. «Я должен считать тебя наставником и следовать твоим советам». Проще говоря, «ты главный, приказывай — я подчиняюсь». Этого я и хотел? Напугать, унизить, бросить на колени? Совсем как в эллине, только наоборот. Тебе понравился вкус власти, Вил? А как насчёт тех ребят, что заставляли тебя ловить монетки ртом? А может, и ты ему кидал монетки? Отчего он то и дело краснел, и прятал глаза, и повторял: «Прости, извини, я тебя не обидел?» Приятно разрешить себе выглядеть оскорблённым, если наверняка услышишь извинения! А подбирать монетки с полу губами, Вил? Приятно быть гордым!

Он поверил тогда, что я не хотел уйти. Я рассказывал ему, как легко спутать лужайку с трясиной и угодить в капкан вместо кабана или оленя… Ох, чёрт, да он того гляди отправится спасать меня!

И я не найду его. Он заблудится, и я никогда его не найду. Мерцание! Так я собираюсь вернуться?

Трясины Тьмы, а разве у меня есть выбор?!

Я встал. Конечно, я знал дорогу. Однажды я потерялся в лесу, лет в пять. Долго блуждал, рыдая от страха, потом услышал мамин голос, быстренько вытер слёзы и прикинулся невозмутимым, и всё бы хорошо, но она так долго не улыбалась… Я никогда больше не терялся. До сего дня, Вил, правда?

Вокруг вились стайки мошкары, огненно-алые в лучах заходящего солнца; кроны деревьев пылали кровавым огнём заката. Разумом я знал — красиво. А сердцу почему-то было всё равно. Голова болела: её будто сжимали в тисках, всё сильнее и сильнее. Тиски, оковы… Что-то заставляет меня вернуться…

Не бежать. Ещё не хватает вылететь из кустов взлохмаченным, красным и запыхавшимся, словно за мною по пятам гонится бешеный бир! Я же гуляю, так? Гулял и забыл о времени, любуясь закатом. Он и без того мог заподозрить правду; а если я примчусь, сопя и задыхаясь…

Солнце сделалось густо-багровым и почти скрылось за листвой. Осталась пара шагов… а я стоял и бестолково гадал: успею или нет? А если там нет ни его, ни дорожного мешка, лишь трава примята под старым деревом с узловатыми корнями. И меж корней — флейта. Обломки.

И как я мог не понять, что давно слышу флейту? Он прислонился к вязу и играл, закрыв глаза; песня была незнакомой, и очень печальной, и удивительно подходила закату, жаркому безветрию, тишине и мальчику, затерянному в вечернем лесу. Тихая песня грусти, одиночества и тающей надежды.

Я гадал, окликнуть или хрустнуть сучком, и тут руки с флейтой упали на колени, и глаза открылись. Глядели вдаль, в небеса, в Мерцание… и на меня. И он весь будто бы засветился мягким волшебным светом.

— Ты быстро вернулся. А я думал, всю ночь мне ждать.

— Ночь? — тупо повторил я, уставясь на флейту… лишь бы не в эти глаза!

— Ты же взял куртку. Я решил, что ты хочешь побыть один. Я дома часто так убегал и гулял ночами.