Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том I [СИ]

— А я уже собирался их снять и босиком идти. Выжечь… интересно, я сумел бы?

— Самому от себя кусок раскалённым ножом отрезать?! Ты что — Вэй? Умеешь тело своё не ощущать? Ты же сразу от боли сознание потеряешь! Обычным людям такие фокусы не под силу.

— Да, наверное. — По его лицу прошла тень. — А если бы я в неё влез, ты смог бы?

Вилу было очень неуютно под этим выжидающим взглядом. Почти так же неуютно, как стоять без одежды на площади в окружении кучи зрителей. Ну да, сейчас-то он одет, и его никто не бьёт, но…

— Откуда мне знать? Я не пробовал. Хочешь проверить — встань и пройдись.

— Спасибо. А ты видел, как это делают?

Вил закатал штанину на левой ноге и тронул пальцем сморщенное багровое пятнышко под коленом.

— Мне лет шесть было. Мама мне дала листья дрёмы пожевать, чтобы я боли не чувствовал. Сперва помогало, а потом… будто всюду огонь — внутри, снаружи. Дрёмы-то нельзя много, она больше не дала. Я так орал, в ушах звенело. И цеплялся за неё изо всех сил. Потом у неё все руки были в синяках. А она мне пела смешные песенки. Я тогда голос сорвал. Даже вспоминать страшно.

— Мне страшно и представить, — прошептал Энтис. — Прости. Мне не надо было спрашивать?

— Почему? Такие раны заживают, — Вил усмехнулся, — и шрамы остаются только на коже, не в сердце. Просто я мшанку на себе знаю. А тебя, видно, боги удержали, когда ты хотел по травке прогуляться!

— Да уж. — Энтис поёжился. — Хорошо, что я умею терпеть боль!

— Хорошо, что у меня есть глаза, — сухо поправил Вил. — Готов поспорить, ты бы и дня не протерпел. Ладно, спи. В такую жарищу самое милое дело в теньке поспать. — И со смешком уточнил: — Надеюсь, ты понял, что куда тебе ни захочется, придётся тоже как-нибудь потерпеть?

Спать он хотел, но не мог. Приподнялся на локте и скользил взглядом по крохотному кусочку леса вокруг: кроны деревьев над головой, трава и вещи в траве, кустики, усыпанные пушистыми лиловыми цветами. Если бы не страшная история Вила, он, конечно, встал бы и пошёл к этим кустикам. Поближе рассмотреть цветы, ощутить живую тёплую землю под босыми ногами… А был бы он тут один? Ох, как ему повезло! Странствовать с другом, который знает о мире больше тебя, — лучший подарок Судьбы!

Рука задрожала, мышцы превратились в кашу, и он упал в траву. А он-то думал, проклятая летняя болезнь осталась в Замке! А она и тут его поймала. В глазах цветные размытые пятна, голову разрывает боль… Давиат, а если Вил увидит?! Он набросил рубашку на лицо. Боль усилилась. Сильно сжал веки. Не помогло. Раньше иногда помогало… Он вцепился зубами в ткань и тихо застонал. Звук прорезал тишину, как острая сталь… или кнут… Слёзы затекали в уши, путались в волосах и убегали в густую траву. Ему казалось, они вымывают из головы боль, заливают огонь, рождённый летним солнцем. И, как всегда, он терзал себя сомнениями: ведь слёзы — недостойная Рыцаря слабость, верно ли радоваться такому спасению от боли? И вновь ему не хватило сил на эти мысли. И на то, чтобы не плакать, — тоже.

Боль выплюнула его раньше, чем обычно. Цветные пятна остались; ну и пусть. Слёзы впитались в ткань, а солнце вмиг её просушило. Он с трудом разжал занемевшие челюсти и улыбнулся: теперь Вил не заметит. И слава богам, ему не придётся объяснять! Повезло. А вот в другой раз… но волноваться о будущем бессмысленно. Может, другого раза и не будет, ведь и этот приступ порядком запоздал. А всё же наступил. Из-за сапог или жары? Или… не лги себе, ты уверен… не Сумрачная боль. Вил.

Сон был мутный, тревожный — барахтанье в густом мохнатом тумане меж забытьём и реальностью. Он попал в историю Вила: женщина пела тихо и нежно, и руки у неё в синяках от цепляющихся за них детских пальцев, а ребёнком был он — в ужасе смотрел, как раскалённый нож входит в его плоть, и не мог ни дёрнуться, ни вздохнуть. Потом боль ушла, появилась река, и он бежал к ней по траве босиком. И трава ощеривается ядовитыми зубами, рвёт мясо с костей, он падает и беспомощно позволяет заживо растерзать себя в кровавые клочья. Нет, не лес, а эллин, а он… Мерцание, почему на его руках кожаные петли? Он — в эллине?! И кнут со свистом взвивается над ним; а снизу, сквозь белые камни, прорастает хищная зубастая трава и вгрызается в его босые ноги. И он кричит, стонет, выдавливает сквозь зубы одно слово: Вил. Вил, умоляю, помоги мне! Я сделаю всё, что пожелаешь, только не оставляй меня!

Из-под рубашки на его лице раздавались стоны и тихие неразборчивые слова. Я осторожно касался влажной тряпочкой того, во что глупый ребёнок ухитрился превратить свои ноги, и злился, глядя на его сапоги: узкие носы, подмётки тоненькие, каблуки в два пальца — только и лазить в них по лесам!

И кто ж, спрашивается, запрещал ему другую обувку надеть?! Значит, всё правда: принял решение внезапно и пустился в путь, не готовясь и не раздумывая. В той самой одёжке, в которой прыгнул к Лили… И он не любит безрассудства?! Ушёл из дому без дорожного мешка, шляпы и фляги, в дурацких сапожках для верховой езды. Ушёл за три дня до своего Посвящения. И доверился первому встречному бродяге. Не безрассудный, ха! Лежит, неспособный встать и постоять за себя, вздрагивает и стонет в каком-то мрачном сне — и я могу преспокойно взять все его вещи, меч и рыцарский плащ и быстренько убраться в любой из уголков благословенного Тефриана. И что будет делать этот доверчивый ребёнок, проснувшись в одиночестве? Вспоминать мои байки о мшанке, не смея двинуться с места? Трясины!..

Я выстирал обрывки старой рубахи и смочил маслянистым розовым соком неситы. Я думал, Рыцарь подскочит с криком, а то и затрещин надаёт, не разобравшись со сна: несита лечит быстрей всякой иной травы, да только жжётся похлеще огня… он-то прекрасно без неё обошёлся, когда возился с моей спиной! Но он не заорал, не вскочил и даже не проснулся. Плохой у него сон, неправильный. Так люди спят, когда дрёмы нажуются, она всегда уносит в беспробудные яркие сны… Но он-то дрёмы не ел. Тут другое. Ох, только бы не солнечная лихорадка! Но мы шли в тени, пережидали самые жаркие часы в прохладе у воды, под густыми ветвями. С чего бы ему заболеть?

А если заболел — что мне с ним делать?

А если и нет, ему всё равно идти нельзя. Стоит ему влезть в свои сапожки-игрушки — и любуйся, как он сереет от боли, а тар-другой, и упадёт снова… Так не путешествуют! Дорога должна дарить радость, а не мучения! Терпеть боль ради важной цели, как герои баллад, — ещё куда ни шло. Но — просто так?

Странные они, Рыцари. И о богах говорят странно — словно имеют право ждать от них награды. А за что богам любить Орден? Взять ту же Деву Давиат — если она за Энтисом следит, каково ей сейчас? Ведь боги умеют ощущать чувства людей, как я ощущаю солнце, ветер, голод и жажду. Миленькие же ощущения даёт им Энтис! От тела идёт боль, а от души — глупое ослиное упрямство! Если все Рыцари такие, вряд ли они доставляют удовольствие бедным богам.