Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том I [СИ]

Так Джиссиана Тай попала в Ятринский психосенсорный университет. И заканчивалась осень, и трава пожухла и приникла к холодной земле, и облетели деревья. И когда она вышла из флаера на эту траву и останки увядших листьев, на неё сыпались, кружась и танцуя в воздухе, лёгкие кружевные снежинки и тут же таяли, оставляя на чёрной ткани пледа крохотные капельки, похожие на слёзы.

Дни мелькали перед ним, как цветные картинки на страницах книги. Синяя лента реки, искрящаяся на солнце, зеленовато-жёлтые поля, тенистые рощи и стайки ярко раскрашенных крестьянских домов, издали похожих на новенькие детские игрушки. Невысокие круглые холмы и снежно-белые кувшинки в заросших тиной озёрах. Щебет птиц, топоток мелких зверюшек в густой траве, неумолчное тоненькое жужжание насекомых. Нежные трели флейты и звучные аккорды минелы. Вил насвистывает что-то печальное, тут же — весёлое, снова серьёзное и грустное. Тихонько напевает без слов. Смеётся. Когда он свистит, вокруг его головы неизменно вьётся несколько пёстрых пичужек; иногда самая смелая садится ему на плечо, и он, улыбаясь, легонько касается перьев кончиками пальцев. И птичка, вот удивительно, не пугается, не улетает! На Энтиса он не смотрит, только вперёд, вдаль, в небо…

Рыцарь хорошо усвоил полученный в Затишье урок: завидев деревню, накидывал белый плащ, как бы жарко ни было, и внимательно приглядывался к людям, называя своё имя. Но недоверия во взглядах ни разу больше не замечал — зато заметил другое. Крестьяне вились вокруг него, как мухи вокруг мёда, и слишком широко улыбались. А Вил молчал. Энтис понимал, что в людях из-за Черты не разбирается; но Вила он уже немного изучил, и это молчание казалось ему неестественным и тревожным.

Две недели он не решался сунуться к другу с расспросами. Благоразумие настойчиво советовало не ворошить осиного гнезда; сердце же упорно противилось этому совету. А после очередной деревни он вдруг живо припомнил, каким был Вил в Затишье, едва поднялся с кровати: весёлый, приветливый, и рассказывал смешные истории, и так чудесно пел! А с тех пор нигде не пел ни разу…

— Вил, — он кашлянул. — Извини, мне можно спросить?

Его друг кивнул, не выказывая к вопросу ни капли интереса. Энтис вздохнул. Лучше выпалить всё разом. Как с обрыва прыгнуть в ледяную воду: и быстро, и поздно отступать, даже если захочется.

— Ты всякий раз торопишься уйти… будто убегаешь. От их суеты, да? Но они же просто стараются быть учтивыми. Заботятся о нас. А ты смотришь сквозь них и молчишь…

— Как неблагодарная свинья, — спокойно подсказал Вил.

— Я никогда бы о тебе так не сказал!

— Но смысл тот самый, верно?

— Ничуть, — огорчённо возразил Энтис. — Я хотел не упрекать, а понять.

— Ты не поймёшь, — с неожиданной печалью отозвался Вил. — Когда я один, всё иначе. Рыцарю, ясно, что угодно подадут сию секундочку. Ещё уговаривать станут, чтоб милорд, пожалуйста, взял.

Милорд резко остановился посреди дороги и свёл брови. Милорд выглядел — и ощущал себя — опасно схожим с плотно закрытым котлом, который вот-вот закипит.

— Я ненавижу, когда со мной все носятся! И отказываюсь не затем, чтобы послушать их уговоры!

— Да, я заметил.

— Но ты так говоришь! — вознегодовал Энтис. — По-твоему, я слов твоих не слышу?!

— Ничего ты не слышишь. Никто не велит мне убираться в трясины, никто не потребует отработать еду и ночлег, никто даже не нахмурится. Всё идёт в руки само. Задаром.

— Что ж тут плохого? — удивился Энтис. — Ты разве всюду петь хочешь? И каждый музыку понимает? Да если они тебя не покормят, пока не споёшь, — не понимают наверняка! Ну и радуйся, что можешь им не петь, а отдохнуть и уйти. Искусство нужно дарить тем, кто его достоин, а не бросать в толпу наугад! Такой талант, как у тебя, нельзя использовать для того, чтобы выпросить несчастный кусок хлеба в грязной деревушке. Он стоит большего, чем продаваться за гроши кому попало!

— Да? — тихо сказал Вил, в упор глядя на юношу и бледнея. — Стоит того, чтобы весь его продать тебе одному, Энтис Крис-Тален? На всю жизнь или на пару знаков? А какую цену ты мне предложишь? Тот же кусок хлеба, но с маслом сверху — и с улыбками, которые вовсе не для меня, мною не заслужены, и всем плевать, я лучший менестрель Тефриана или вообще глухой, немой и безрукий?

Он порывисто отвернулся. «Я знал, — думал Энтис. — Знал. Вот это — настоящее».

— Прости, — он мягко тронул друга за плечо: — Я очень тебя обидел?

Вил искоса взглянул на него.

— Мне казалось, это я тебя обидел.

— Нет. — Энтис был очень серьёзным. — Совсем нет.

— Люди не виноваты. Просто я влез на чужое место, и мне там неуютно. Я-то не Рыцарь. Мне надо быть собой, быть менестрелем. Делать свою работу, а не цепляться за твой белый плащ.

— А у нас считают, что это не работа, — вдруг вырвалось у Энтиса. — А менестрели бездельники, не хотят приносить пользу, как подобает мужчинам, а шляются по дорогам и клянчат подаяние, и от них один шум и грязные шутки. Ты только не обижайся! Я о тебе вовсе так не думаю!

Вил с равнодушным видом пожал плечами.

— Все так именно и думают.

— Но откуда им знать? Я никогда не слышал, чтобы какой-то другой Рыцарь дружил с менестрелем.

«Другой Рыцарь отлупил бы меня за первую же дерзость, а в Замке потом рассказал, что менестрели неблагодарные твари, какие только кнута и заслуживают. Между прочим, другой не прыгнул к Лили!»

— Отец говорил: мы смотрим из Тени, а тени размывают очертания предметов. Теперь я вижу, о чём это. — Энтис замялся. — Вил, я не хочу, чтобы со мной ты чувствовал себя… почти вором.

«Вором? Идиотом, скорее… сейчас. А среди забот и льстивых улыбочек — для тебя, ну и мне заодно? Не вором, Энтис. Твои слова о таланте здорово смазали меня по физиономии, я сорвался, и всё вышло красивее, чем есть на деле. А мне вначале и было хорошо. Куда лучше, чем без тебя! А потом я понял, что начинаю привыкать. И испугался. Ведь всё закончится, стоит тебе уйти — а ты уйдёшь непременно. А что будет со мной, когда ты отучишь меня от прежней жизни и не дашь новой взамен?!

Нет, я не лгал тебе, Рыцарь, но… я ведь просто боюсь. Боюсь разжать пальцы и выронить тот кусок хлеба, вот и отпихиваю алмаз, который ты пытаешься сунуть мне в руки. И не хочу такого алмаза… но это не я, а мама, вложившая мне в душу любовь к музыке, дорогам и свободе от долгов и чужих сердец. А взять меня одного, самого по себе, — и будет что-то трусливое, глупое и беспомощное до тошноты!»

— Я не вором себя чувствовал. Скорее, слишком бесполезным. Тебе-то я хоть пою, да о мшанке вот рассказал. Небольшая, а всё польза.

Он-то думал: чувствительный Энтис, склонный всё принимать всерьёз, разволнуется и бросится убеждать, что Вил ему нужен вовсе не из-за мшанки и песен. А Рыцарь преспокойно кивнул: