Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том I [СИ]

Она его сразу узнала. А вот он её не узнал, а она ведь нарочно на глаза ему попалась. Да он вокруг-то и не глядел, весь был в себе, в своих мыслях. И невесёлых, видать: от приятных раздумий этаких лиц у людей не бывает. Но ему-то с чего печалиться? Да, не больно сладкая жизнь у менестрелей — она не дурочка, понимает. Но свобода, свобода странствий! Дорога эта принадлежит ему, и все другие дороги, и весь мир! А она… на одном месте, как на привязи… чего, видно, и заслуживает! Вот кто, скажите на милость, ей мешал попросту к нему подойти?! Не вспомнил бы, так сама напомнить могла, говорить-то умеет! Как раз хорошо бы вышло: сразу бы понял, что она не из робких, у кого язык к зубам прилипает. А там, может, и взял бы с собой? А теперь… Трясины Тьмы! Растяпа бестолковая, так всё испортить, проклятье! Она поморщилась. Нет. Успокойся. Во всех сказках говорится: гневу дашь волю — считай, пропал. Будь ты хоть великий воин, хоть Третья Принцесса, хоть даже Чар-Вэй. А уж менестрелю-то и вовсе не выжить, коли гнев смирять не привык! А ты ж вроде в менестрели собиралась, Диш?

Она отцепила от штанов и рубашки репейные головки, слепила мячик и с размаху запустила в траву. Да не заговорить она боялась! И не отказа, и не прощанья с родными местами и отцом: она не малышка, одиннадцать лет — почти уж взрослый человек. И он, этот мальчик, ненамного её старше. Нет, она бы точно подошла! Хоть её и смутило, что он не пел и не играл. А кое-кто из сельчан дивился, отчего один из двоих Рыцарей без плаща и с минелой. Рыцарь! Ну нет у людей памяти, ни настолечко! И глаз нету. Она-то его бы не забыла, пусть и три года прошло! Даже если бы он с ней не говорил тогда.

А он говорил. Долго-долго. Матушка его заполночь с травницей Эльмой беседы вела, а он о городах ей рассказывал, о краях дальних да всяких чудесах, что в пути повидал (а повидал он немало, а ведь лет ему было — почти как ей сейчас!), и показывал фокусы, и сочинял о ней смешные стишки-малютки — она и не знала, как много есть рифм к её имени. И не лень же было вместо отдыха развлекать любопытную малявку! А перед тем, как уйти, вырезал ей из дерева колечко (тогда она его на большой палец надела, а теперь оно на средний в самый раз) и серьёзно сказал, глядя ей в глаза, мокрые от слёз: «Не грусти, я вернусь. И возьму тебя с собой, если захочешь. Отправишься в странствие, как Третья Принцесса».

Ну, у той принцессы, для начала, был конь. И снаряженье для странствий — одёжка, небось, из кожи, а не из хлипкой ткани, что о любую ветку тотчас рвётся! И оружие. От которого тебе всё равно толку нет, потому как управляться ты с ним не умеешь. Она нахмурилась. Глупости это всё. Она и пешком бы с ним ушла, и отлично бы обошлась без богатых принцессиных одеяний! Но просто… просто…

Ну не смогла она взять и подойти, когда там был тот, второй. Такой, как… ну, прямо как арасинец самых чистых кровей рядом с деревенскими конягами! У Третьей Принцессы, верно, такой арасинец и был: изящный и вроде хрупкий, а на деле — ни один конь по всем статям с ним не сравнится. Так и он. Тонкий, не как местные парни (у тех, небось, шеи толще его талии!), и голос негромкий, и ничего он никому не приказывал, ни единым словом и взглядом цену себе не набивал (как иные сынки сьеров! А уж кто простой крови, а у сьеров в домах сыновьями растут — те и подавно пыжатся, изо всех силёнок перед сельской роднёй перья распушают, что петух перед курами). А он — нет. Ничего в нём в глаза не лезло, на весь Сумрак о себе не кричало — а ведь было. Ну просто было, и всё. Ни тебе пышных одежд, ни могучей силы, ни надменной повадки, но смотрелся он лордом с самой что ни на есть Вершины.

А к высокому лорду так вот запросто не подойдёшь. И к тому, кто с ним в компании странствует, — тоже. Ну, она и не подошла. Глупая курица. Трусиха несчастная!

Девочка с унылым вздохом легла на спину в пахучее сено, которое и ей, вместе с прочими сельчанами, вскоре предстоит убирать и вязать в стога. Куда веселей идти по дороге да петь песни… Ну и возись с сеном, сама виновата! Курица — она курица и есть.

Ну, правда, талантом к пенью она никогда не отличалась. Вот сказки, легенды всякие — это да. Она совсем крохой была, а уже запоминала их наизусть, раз услышав, и рассказывать умела ничуть не хуже, чем менестрели! Если б не этот Рыцарь… Красивей его, верно, во всём Сумраке не найти . Она сердито насупилась, выгоняя из памяти золотые волосы и ясные серые глаза. Ей-то что с его красоты? Пока она сама до красоты дорастёт, он уж давным-давно подругу себе отыщет! Или друга. Если байки о Рыцарях не врут. И чем бы ему, кстати, менестрель-то приглянулся? Да-а, враньё или нет, а странно всё это!

Сено толком ещё не просохло, но уже кололо спину сквозь тонкую рубашку. Диш закрыла глаза и принялась в который раз самой себе рассказывать свою любимую сказку — про Живой Цветок и Третью Принцессу. Эта история была старой-престарой (Вил тогда сказал, ещё до Войны Чар её придумали, больше семи веков тому назад). А началось с того, что заболел король, и ни травники, ни Вэй не могли недуг одолеть. И Сила Чар, и целебные снадобья — всё бессильно, умирает король. И пришёл во дворец старик, и поведал слух, что есть в мире океан без дна, а посреди того океана остров, весь покрыт лесом дремучим, а в том лесу стоит башня, и растёт в ней Живой Цветок — кто вдохнёт его аромат да лепестка губами коснётся, вмиг от любой болезни излечится. Но живёт в той башне злой великан, днём и ночью Цветок стережёт, и ни мужчине, ни женщине, ни ребёнку по доброй воле Цветка не отдаст, а кто в Башню вошёл — живым не выпустит. А рождён великан не Сумраком, и поранишь его — зарастёт рана в тот же миг, и лишь тот его сразит, кто сумеет удар нанести прямо в сердце. Но хоть могуч злодей, нет у него острого ума, что от Сумрака людям даётся, и потому не силой можно Цветок добыть, а хитростью.

Диш перевернулась на живот, уткнув лицо в скрещенные руки. Собралась за Цветком старшая дочь короля. А старик, ясное дело, оказался самим Певцом. Дал он принцессе белую мышку — путь указать, и совет: Судьбу не гневить, дары отвергая, но дары принимать с оглядкой. Взяла она меч, что из лучшей стали искуснейший Рыцарь выковал (а мечом владела она на славу), села на коня, быстрого, как ветер, с детьми и мужем простилась — и в путь. Лесами-полями, горами и долинами привела её мышка к старой иве на развилке трёх дорог, да и пропала с глаз. Опечалилась принцесса, села под иву и думает, как дальше быть, какой дорогой к Цветку спешить. А пока думала, конь-то и откусил с ветки листочек. Зашумела ива, опустились ветви на принцессу, держат крепче стальных оков. И явилась Ивовая Дева и молвит: «За листок с моей ивы, дочь короля, дорого ты заплатишь». Но вспомнила принцесса, что нет зла в Ивовой Деве, и без страха глядя, учтиво сказала: «Обидела я тебя без умысла, но вину признаю и платить готова. Но спешу я за Живым Цветком для отца больного, и потому прошу: отпусти меня, а как добуду Цветок — вернусь к тебе и долг отдам, чем пожелаешь». Засмеялась Ивовая Дева: «Приятны мне твои речи, дочь короля, и нет в них обмана. Прощу тебя, пожалуй, коль откроешь три главные печали своего сердца». Отвечает принцесса: «Печалит меня, что не отдаст великан Цветка добром, и придётся убить его или жизни лишиться. И то печалит, что вдруг вернусь с Цветком слишком поздно и всё равно отца потеряю. А темней печаль, что коль погибну в башне, затоскует навеки мой любимый и останутся дети мои без матери». Кивнула Дева: «Правду сказала ты, дочь короля, помогу тебе выбрать дорогу». Повела рукой, и явились на развилке три белых камня, и на них слова: справа — Путь Любви, слева — Путь Чести, а прямо — Путь Силы. И молвит Дева: «Все пути к Цветку ведут, да все по-разному». А славилась в народе принцесса любящим сердцем. Говорит она: «Из любви к отцу иду за Цветком, а не честь меня гонит; силой же некой сама я владею». Усмехнулась Дева: «Выбор твой и судьба твоя, старшая дочь короля. А за учтивость прими от меня подарок, — с пальца кольцо сняла и принцессе даёт: — Поверни на пальце колечко — увидишь тех, кого любишь больше жизни».