Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том I [СИ]

Он ещё говорил, когда ударил. Волна налетела на мой щит и разбилась. Капли обратились в жгучее облако, но и они меня не достали: я потихоньку осваивал искусство многослойной защиты. Всё-таки я действительно был на Четвёртой Ступени. Милорд мой Магистр прищурился с довольным видом — ну прямо кот, дорвавшийся до полного горшка сметаны! Он протянул ко мне руку — это всегда мог быть удар, но сейчас в прикосновении не было ни намёка на суровость.

— Ты запомнишь все мои слова, Ченселин. Твои ученики услышат их от тебя, как я услышал от моего Учителя, а он — от своего, и далее, на века назад. Вэй всегда умели ценить и беречь знания. Вот почему мы долго и тщательно тренируем память. Помнить — залог выживания Вэй, но и долг: перед теми, кто придёт за нами, и всеми, кого давно нет в мире Сумрака. А помнить Войну Теней особенно важно, ведь она и положила начало Звёздам. Именно в те дни Дар стал гордостью, а не проклятьем, а слово «Чар» перестало быть грязным ругательством… Все мои рассказы — не домыслы, а знания, хранимые веками.

Вновь испытывать его терпение и прочность моих щитов мне не хотелось. Я молчал.

— Ты не научишься отличать необходимое от напрасного, если будешь чересчур осторожен. Говори.

— Даже память Вэй может подвести. И все люди смертны.

Он не разгневался. Напротив — похоже, ему чем-то пришлись по душе мои непочтительные слова.

— Ты прав. Орден делает записи, Орден придаёт огромное значение изложению событий на бумаге, Орден изобилует дневниками, воспоминаниями, различными сочинениями, в стихах и прозе — у нас же нет книг, хотя наши знания чрезвычайно обширны и сложны, и нам книги просто необходимы. Верно?

Я опустил ресницы в знак согласия: в точности мои мысли.

— Притом уже на Первой Ступени каждый ученик в совершенстве владеет пером и обладает изящной и правильной манерой выражать свои мысли. Отчего же мы, подобно Ордену, не ведём записей?

Я предпочёл молчание неверному ответу. Самонадеянность, на мой взгляд, куда опаснее незнания.

— До войны записи о Чар были смертельно опасны. Впрочем, опасность и отвага идут бок о бок: Вэй пытались записывать результаты своих изысканий, но поскольку всё их добро сжигали вместе с ними, занятие это не имело смысла. А в войну они уже не доверяли знания бумаге: слишком часто всё важное уходило к врагу. Уши и глаза были повсюду — много неплохих планов шло в трясины, а вроде бы знали их лишь самые верные и безупречные. Они и думать-то боялись, не напустив на мысли густого туману!

Ну, это мне было вполне понятно. Я и сам поступал так едва ли не с первого дня ученичества.

— Они создали традицию, — продолжал он, — хранить ценное в памяти: её-то не похитят незаметно. И мы следуем их примеру по сей день. Подобная верность традициям заслуживает уважения, не так ли?

— Да, пока есть враги.

Я немного растерялся: неосторожно, дерзко… странно, что я это сказал. Но отступать уже поздно.

— Война Теней давным-давно прошла, милорд. А Багровые Годы уничтожили много Вэй вместе с их памятью и знаниями. Традиции немного стоят, если в них нет смысла, нет настоящей пользы.

«Ты не научишься отличать необходимое от напрасного…». Почти ни одна наша беседа не прошла для меня безнаказанно. Ни одна не была напрасной. Единственное, о чём я жалел, — если столь важный и интересный разговор придётся отложить на несколько дней, а то и недель.

— Ну, конечно! — в его тоне появилась досада. — Мерцанье, даже дети понимают! Традиция… дурная привычка, а мы не смеем от неё избавиться! Я пытался объяснить, и не раз… Ну, по крайней мере, у нас отлично развита способность запоминать. Что утешает: какая-никакая, а польза от «традиции» имеется.

Он прошёлся по комнате, уселся на подоконник. Лучи солнца на закате шли ему: пронизанные ими, его тёмно-каштановые волосы делались удивительно красивы. Он, разумеется, знал об этом.

— Достойный Этаррис о книгах Чар слышать не желает, Брэйвин его поддерживает, а мы, разумные люди, видящие бессмысленность и опасность такого подхода, — молча уступаем. Следом за достойным Этаррисом (который отстаивает любые традиции, даже в ущерб здравому смыслу), восхваляем обычай полагаться на память. Делаем из него прямо-таки вопрос чести. Можно подумать, Звезде нечем гордиться, кроме отменной памяти! И продолжаем, невзирая на доводы рассудка и печальный опыт Багровых Лет, не записывать результаты наших исследований. Скажи мне, это тщеславие или трусость?

Он довольно улыбался, ожидая, каким образом я буду выкручиваться. Он обожал ловушки и расставлял их мастерски. Снова не оставил мне ни единого выхода. И ведь я уверен — он-то как раз делает записи! Я видел его в кабинете с пером в руке… и он, конечно, отлично это понимает.

— Мне сложно судить, милорд. Трусость мне нравится куда меньше, чем другие объяснения.

Он расхохотался.

— Блестяще, блестяще, Ченселин! Трусом меня назвать не хочешь — а тщеславным, значит, можно? Вот что ты думаешь о своём достопочтенном Учителе!

— Я никогда не замечал, чтобы вы проявляли страх, милорд.

— Ты не замечал. — Он сощурился. — Я не согласен с Брэйвином, и всё же не спорю. И поступаю, о чём тебе хорошо известно, против его воли — но втайне. По-твоему, моё поведение диктуется не страхом?

— Я не думаю, что вы боитесь его, милорд мой Магистр.

Он вскочил. Бокалы испуганно зазвенели.

— Ты смеешь мне лгать?! Надеешься на жалкий туман, в котором всегда пытаешься прятать чувства? Трясины, мальчик, ты идиот, если рассчитывал обмануть Учителя! Ты не думаешь, что я боюсь Брэйвина, ты уверен! Какой же тьмы ты солгал?! За дерзость я наказал бы тебя, да. Но не так, как теперь! Мерцанье, сколько можно внушать: нет ничего хуже, чем лгать Учителю! И это — лучший мой ученик! Моя гордость и надежда! — он указал на пол перед собою: — Встань на колени.

Я подчинился. И посмотрел в зелёные, как изумруды, горящие глаза — глаза, исполненные Чар.

— Я не лгал.

Мои щиты он не уничтожил полностью, но и остаться невредимым я не сумел. Да и не рассчитывал. Но когда всё завершилось, я был в сознании, мог видеть его и говорить. Последнее было на редкость неразумно… но ему нравилась дерзость. И он время от времени допускал ошибки.

— Я не лгал вам, милорд. Я не сомневался, что страх вам несвойствен.

— Значит, я ошибся в определении подлинных твоих чувств? — сухо осведомился он. — Магистр и Луч ошибся, глядя сквозь завесу ученика Четвёртой Ступени?

— Намеренно, быть может, милорд мой Магистр.

Он обвёл меня пристальным и отнюдь не добрым взором и окутался непроницаемым покровом, где не ощущалось ни гнева, ни каких-либо чувств вообще. Надменный, блестящий, ледяной Луч Звезды.

— Вернись на стул. — Ко мне подплыл хрустальный бокал. — Пей. И сделай мне одолжение, постарайся не упасть в обморок, — уголок его рта брезгливо дёрнулся. — Способен ли ты продолжать наш урок?