Александр Громов - Крылья черепахи

Строго говоря, лиц было два: Борис Семенович, вялотекущий шизофреник с манией преследования, и его телохранитель. Не тот, которого я видел утром и днем, а другой, еще крупнее и совершенно угрюмого вида. Мысленно я дорисовал ему шестиствольный пулемет, какие ставят на боевые вертолеты, волочащиеся по полу пулеметные ленты и базуку через плечо. Как хотите, а без пулемета и базуки была в облике этого мегапитека какая-то незавершенность. Есть такие функциональные люди – необходимое приложение к их любимому инструменту, а на большее они и не претендуют.

Пока Борис Семенович двигался к нам, а угрюмый телохранитель держался позади него и чуть сбоку, я забавлялся этой мыслью, хотя в ней при ближайшем рассмотрении не оказалось ничего забавного. Вот Матвеич – типичная приставка к мормышкам, валенкам и коловороту. Феликс на работе – к скальпелю и кривым иглам, которыми он каждый день сшивает чужие коленные связки, а Феликс на отдыхе – безусловно, к коньячку, несмотря на хронический гастрит. Надежда Николаевна – к своей Инночке, хотя та инструмент только для расшатывания родительских нервов. Милена Федуловна – к французской бульдожке. А я? Неужели к ноутбуку? Гм… А кто сказал, что галерный раб – человек? Он приставка к веслу для верчения последнего.

Один лишь Борис Семенович не походил на приставку ни для чего. Для письменного стола, нарукавников и гроссбуха – нет, несмотря на брюшко и большие залысины с сидящими на них бисеринами пота. Для бронированной по особому заказу иномарки, фальшивых авизо и ручных депутатов – тоже нет, несмотря на телохранителей. Для сауны с девочками – тоже нет. Разве что для душа Шарко, электромассажа и целебных ванн? Да, пожалуй…

Борис Семенович приближался странно: казалось, в нем борются две противоположно направленные силы. Временами побеждала та, что толкала его вперед, и тогда он делал шаг. Временами силы уравнивались, и он настороженно замирал, как охотничья собака, скрадывающая дичь. Смотрел он только на меня.

— Это – кто? — произнес он раздельно, достигнув пустого кресла и вцепившись пальцами в кожаную спинку. От его взгляда мне стало не по себе. Тем не менее я строптиво спросил:

— Кто – это?

— Это Виталий Павлович из десятого номера – преувеличенно спокойно отрекомендовал меня Феликс. — Виталий, это Борис Семенович.

— Я уже понял, — сдержанно сказал я и немедленно испугался, потому что Борис Семенович испугался чуть ранее и, кажется, сильнее меня. Что, мол, это я такое понял? — Очень приятно, — поспешил добавить я, мастеря на лице добродушную улыбку. — Присядете?

С минуту Борис Семенович смотрел мне в лицо и сопел… Зрачки его жутко расширялись и сужались. Капли пота на залысинах стали крупнее. Телохранитель пребывал поблизости неподвижно и горообразно.

По-видимому, моя наружность в конце концов произвела на Бориса Семеновича успокаивающее впечатление. Во всяком случае, сопеть он перестал и перевел взгляд с меня на стол.

— А это что? — спросил он строго, указав на рыбину. Матвеич смущенно покашлял.

— Это… хм… кх… налим. Вот.

Борис Семенович подозрительно, потянул носом воздух.

— Отравленный?

— Какой, едреныть, отравленный? Почему отравленный? — забормотал Матвеич, явно робея и стараясь казаться меньше объемом, что из-за громадного тулупа ему никак не удавалось. — Пойманный он. Из реки. Просто налим.

— Отравленный, — уверенно определил Борис Семенович, огибая кресло к плюхаясь в него. — Никто ничего не понимает, а всем будет хана. Кранты. Уже очень скоро.

— Почему? — спросил Феликс. Он выглядел заинтригованным.

— Загадили все, — продолжал Борис Семенович, не обратив на Феликса никакого внимания. — Воду травим, землю травим, а им это не понравится. Им это оч-чень не понравится! Они нас за это к ногтю возьмут. Мы думаем, наша она, Земля, а? А значит, все на ней можно. Шахты долбить, туннели, нефть качать, взрывы подземные устраивать… Умеем. Острова насыпать из мусора. Травить все живое – это уж обязательно. А вот хрен вам. Им это не понравится, я точно знаю. Коньяк, и тот пить невозможно, в нем пестициды… Рустам, коньяку!

Телохраняющий Бориса Семеновича мегапитек безропотно удалился и практически тотчас же появился вновь, но уже с бутылкой «Наполеона», стаканом и салфеткой. Протер стакан, посмотрел сквозь него на свет плафона и, брезгливо покосившись на распростертую поперек стола скользкую рыбину, поставил бутылку и стакан в некотором отдалении от нее. Засыпающий налим, протестуя, шевельнул жабрами.

— Им это не понравится, — внушительно повторил Борис Семенович, трясущейся рукой откупоривая бутылку, и я понял, что он всерьез напуган и вдребезги пьян. Не из тех пьяных, кому море по колено, а из тех, для кого лужа – море. — Они начнут действовать. И тогда уже не понравится нам…

— Кому что не понравится? — спросил я. — И кто начнёт действовать?

Борис Семенович налил себе полстакана, выпил, как воду, взял с блюдца дольку лимона, повертел ее в пальцах, положил на место и посмотрел на меня сквозь пустой стакан.

— Почем я знаю, может, они уже начали, — глухо сказал он. — Кто? Хозяева, конечно. Не мы, а настоящие хозяева. Мы – тьфу, мелкие пакостники. Я думаю, они уже обратили на нас внимание, хотя вообще-то они медленные. Их работу сразу не увидишь. Для нас – века, для них – единый час… даже не час, а миг. Не надо было их тревожить, вот что..

— Кого? — спросил я.

Феликс молча толкнул меня ногой – терпи, мол, молча. На лице мегапитека Рустама отражалась угрюмая скука. Борис Семенович вдруг рассмеялся и погрозил мне пальцем.

— Хитрый… — сообщил он. — Все знать хочет. Думает успеть, когда начнется. Не-ет, никто не успеет убежать, да и некуда нам бежать, мы больше нигде жить не умеем, это они думают, что мы пришлые и нас надо гнать…

— Да кто думает-то? — попытался уточнить я и снова получил толчок ногой от Феликса.

Борис Семенович долго молчал. За моей спиной хлопнула входная дверь, кто-то затопал, стряхивая с обуви мокрый снег, и произнес грубоватым контральто: «Да не гони, ма, все путем, всех климакс ждет, я же понимаю». Я буквально затылком почувствовал как покраснела бедная Надежда Николаевна, и посочувствовал ей. Лучше всего было сделать вид, что мы пьяны и ни бельмеса не слышим. Затем позади проскрипели ступени лестницы, и наверху хлопнула дверь. Я посмотрел на часы. Ноль десять. Да, время детское, а у Инночки гормональный шторм. Вероятно, нынче не слишком сильный, раз она позволила увести себя спать в такую рань. Как все-таки хорошо, что мы с супругой не завели детей…

Под эту мысль я отпил полглотка и снова воззрился на Бориса Семеновича. Надо сказать, не без внутренней тревоги. Озабоченность экологией у новорусского – нехороший симптом, это ясно и без психиатра. Интересно: если придется вязать пациента полотенцами, телохранитель нам поможет – или наоборот? Если придется драться, успокаивая буйнопомешанного, — чем его приложить, чтобы ненароком не покалечить? Не чайником, понятно, и не бутылкой. Налимом? А что, это мысль.