Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

Что касалось декораций и сценических машин, то первые любезно предоставил нам сам Кохленстофф, который полгода назад ставил в театре оперу на похожий сюжет под названием «Царь Индии», а из последних нам понадобился лишь механизм, состоящий из вертикально установленного вала, на который при вращении наматывался канат, другим концом прикреплённый к деревянной площадке, к которой крепилась позолоченная деревянная ладья. Предварительно протестировав этот подъёмник, мы всё же с большим опасением наблюдали, как Доменика в образе Виктории воспаряет над сценой в золотой ладье. О, это было ни с чем не сравнимое зрелище!

Как прошла постановка — я не могу сказать, ибо от волнения не мог думать ни о чём, кроме своей партии, боясь облажаться или забыть текст и мелодию. Но, к счастью, всё прошло довольно гладко, за исключением того, что в финальной сцене, когда богиня Виктория выплывает на колеснице и надевает золотой венок на победителя — Александра Македонского, подъёмник заклинило, и ладья так и осталась в подвешенном состоянии, а Доменике пришлось петь арию на высоте нескольких метров над сценой. Тем не менее, она не испугалась и блестяще справилась с задачей, вызвав в конце арии бурные овации.

Когда опера закончилась, в связи с отсутствием занавеса в театрах эпохи барокко, мы просто выкатили на сцену высокую деревянную стену-декорацию, а затем накидали на пол матрасы и подушки, чтобы Доменика могла благополучно на них приземлиться. Правда, она очень долго не могла на это решиться и, только когда убедилась, что на сцене нет никого, кроме нас со Стефано, плотно прижимая юбку к бёдрам, прыгнула вниз.

На следующий день после оперного триумфа князь Гольдберг пригласил нас всех в свою местную резиденцию на торжественный обед. К сожалению, Паолину мы с собой взять не смогли, вновь оставив бедную девушку в гостинице, и сердобольный Стефано вызвался остаться с ней.

За столом глубокоуважаемые князья делились воспоминаниями об участии в Северной войне, о чём я узнал со слов Герберта, любезно выступившего в роли переводчика с немецкого на русский. Оказалось, что Пётр Иванович и Иоганн Кристиан именно тогда стали лучшими друзьями, когда последний с большим риском для себя спас жизнь первому. С тех пор их связывали крепкие дружеские отношения, ещё более укрепившиеся помолвкой младшего сына Гольдберга с младшей дочерью Фосфорина.

Описать праздничный стол я хотел бы цитатой Малыша: «Увы, торта нет, но, если хочешь, есть колбаса жареная». Иными словами, мне на этом банкете ничего не светило, поэтому я молча сидел и грыз сухарик. Правда, я немного утешился, когда на десерт подали имбирные пряники с сахарной глазурью, а также какие-то восхитительные сладости, название которых я не только не смог запомнить, но даже выговорить. Что касается крепких напитков, то дамы и юный Герберт пили Шпетбургундер (Spätburgunder) — красное немецкое вино, а Пётр Иванович и Иоганн Кристиан предпочли разделить на двоих бутылку вишнёвой водки (Kirschwasser). Правда, мне они тоже налили стопку, но только одну, сочтя это достаточным для тщедушного сопраниста.

После десерта нас вновь попросили спеть, а Пётр Иванович любезно согласился аккомпанировать. Мы с Доменикой исполнили дуэт Аполлона и Гиацинта, который она написала для одноимённой оперы маэстро Альджебри как вставной номер, отлично справившись с задачей, несмотря на кривой аккомпанемент князя Фосфорина.

После банкета все переместились в гостиную. Достопочтенные князья закурили трубки из вишнёвого дерева и параллельно что-то обсуждали по-немецки; княгиня и Доменика мило общались на итальянском: как позже сообщила мне возлюбленная, её светлость была флорентийкой благородного происхождения. Герберт пригласил меня в свою комнату, где похвастался своей оловянной армией, и мы даже устроили с ним грандиозную баталию, что оказалось намного увлекательнее, чем исторические видеоигры. Потом, правда, за мной пришла Доменика, сообщив, что пора домой, и мне пришлось вывесить белый флаг. На прощание Клара-Августа-Луиза фон Гольдберг подарила Доменике изящную фарфоровую шкатулку для запонок, мне же князь Герберт подарил фарфоровую табакерку, на которую я любовался всю дорогу, пока нечаянно не разбил.

Вернувшись поздно вечером в гостиницу, мы обнаружили, что Стефано в номере нет. Обыскав всё здание и опросив собравшихся в столовой немногочисленных постояльцев, мы так ничего путного и не услышали. Правда, потом сын владельца, любопытный десятилетний парень, сообщил, что видел как «высокий дядя» вышел из гостиницы и направился в сторону Эльбы. Нет! Ну неужели опять топиться вздумал?!

Почти до полуночи мы втроём сидели в комнате Петра Ивановича, собрав консилиум по поводу поисков сопраниста. Я предложил выехать на набережную прямо сейчас, но князь и Доменика мне не позволили, сказав, что ночью там опасно, а двоих «виртуозов» они терять не хотят. Пётр Иванович принял решение обратиться за помощью к Гольдбергу, чтобы тот отправил на поиски своих людей, хорошо знавших все потаённые уголки Дрездена. Но я всё равно продолжал гнуть свою линию, утверждая, что надо начать поиски чем раньше, тем лучше. Не знаю, до чего бы мы все договорились, если бы в какой-то момент не раздался громкий стук в дверь.

Я бросился к двери и, только успел открыть её, как в нос ударило облако перегара — не иначе, как ядерная смесь водки и пива, далее мой взгляд встретился с «глазами кролика»* и в следующую секунду абсолютно пьяный Стефано рухнул прямо на меня. Альджебри был выше меня ростом и, соответственно, обладал большей массой тела, поэтому я не удержал и тоже повалился на пол со сдавленным криком: «Пётр Иваныч! Караул!»

— Какой ещё «караул»?! — возмущённо гаркнул князь и мгновенно перехватил пребывавшего без сознания Стефано, оттащив и закинув его на диван. — Доброй ночи, синьор Альджебри.

— Надо что-то с ним делать. Совсем крышу на радостях унесло. Так ведь скоро сопьётся, бедняга, — вздохнул я.

Мы с Доменикой хотели было уже разойтись по комнатам, но Пётр Иванович не позволил, приказав ждать, пока этот деятель просохнет и его можно будет вывести из комнаты. Ждать пришлось долго, Пётр Иванович ушёл в нашу комнату переодеваться ко сну, а Доменика тем временем поведала мне следующее:

— Стефано всегда был проблемным мальчиком. Он с детства не отличался крепкими нервами, а в десять лет очень остро и болезненно воспринял потерю матери. Донна Агостина была потрясающей женщиной, для нас было ударом, когда она покинула наш свет. Бедный Стефано, он часами рыдал в моих объятиях, я с силой вырывала острые предметы, которыми он пытался вскрыть себе вены, умоляла маэстро Альджебри не выпускать его на улицу какое-то время, пыталась утешить его как могла, но всё же… я не могла полностью заметить ему мать. В четырнадцать лет он принял необдуманное решение стать кастратом и уговорил Карло последовать его примеру. А теперь до сих пор жалеет о содеянном. Став взрослым, он начал искать утешение в девушках, но находил лишь горечь разочарования…