Бернар Вербер - Последний секрет [litres]

– В чем дело? – спросила она.

– Все в порядке. Это Никто. Думаю, он хочет поздравить меня с победой…

И ее любовник, глядя куда-то вдаль, за стену, за горизонт, заулыбался, учащенно задышал. Наташа наблюдала с негодованием. По всему телу нейропсихиатра пробегали волны дрожи.

– Если бы ты знал, как я это ненавижу!

Всем своим видом Финчер выражал сейчас назревающий, нарастающий экстаз. Она швырнула в него подушкой.

– Это меня угнетает, понимаешь? – воскликнула она. – Нет? Ты не слушаешь? Ты погрузился в свое удовольствие. У меня впечатление, что ты мастурбируешь у меня под боком.

Финчер уже хрипел от наслаждения.

Ликование. Восторг. Блаженство.

Она заткнула уши и тоже заорала, чтобы не слышать. Оба до отказа разинули рты: он – от экстаза, она – от ярости.

Наконец-то ее возлюбленный вернулся на землю. Сэмюл Финчер в изнеможении раскинул руки, прикрыл глаза, его рот остался приоткрыт.

– Ты счастлив? – цинично осведомилась невеста, выпуская дым ему в лицо.

– Наташа Андерсен!

Топ-модель всей своей позой выражает угрозу.

– Наташа Черниенко. Андерсен – фамилия моего первого мужа.

Исидор делает приветственный жест.

– А вот и Цирцея, самая прекрасная и самая опасная из колдуний, – объявляет он. – Это следующее испытание после сирен.

– Обольстительница, при помощи волшебной палочки превращавшая мужчин в свиней? – просит уточнения Лукреция.

Молодая женщина жестом разрешает им сесть на табуреты:

– Что вы знаете о жизни топ-модели? Классический путь в этой среде – это сначала амфетамины, чтобы не засыпать, несмотря на разницу во времени, не испытывать голода и не толстеть. Ими пичкает агентство. Потом – переход на экстази, чтобы беззаботно веселиться и кутить, дальше кокаин для придания блеска глазам, ЛСД для забвения самой себя и того, что с нами обходятся, как со скотом на ярмарке. Ну и, наконец, героин – забыть, что ты живая.

Спасибо моему низкому росту, спасшему меня от стольких бед, думает Лукреция.

Наташа расхаживает вокруг Исидора, поигрывая пистолетом:

– Многие принимали наркотики на модных показах, чтобы выглядеть артистичнее. Тоже мне, трагические актрисы! Что ж, мы разыгрывали трагедию для зрителей, это было частью зрелища. Из-за друга-фотографа, снабжавшего меня наркотиками, я стала настоящей наркоманкой. Это была бесконечная спираль. Меня больше ни на что не тянуло. Вы понятия не имеете об эффективности героина. Не хочется больше ни есть, ни спать, ни заниматься сексом. Ты теряешь уважение к людям, напропалую лжешь. Больше не уважаешь себя. Я перестала ценить родную мать и вообще всех, кроме наркодилера. Он завладел мной со всеми потрохами: деньгами, телом, здоровьем, я бы жизнь отдала за лишние секунды галлюцинации.

Исидор тянется к карману.

Наташа вздрагивает, но он успокаивает ее, протягивая пакетик с лакричными ирисками:

– Я семь раз пыталась покончить с собой. После последней попытки мать решила меня спасти. Она взялась за это со всей решимостью. Она знала, что вразумить меня, подействовать угрозами, вызвать у меня доверие невозможно. Я лгала, все было мне противно, я забыла, что такое уважение. А она меня любила. То, что она для меня сделала, – наивысшее доказательство ее любви. Терять мне было нечего. И если бы операция не удалась, я бы предпочла, чтобы она осталась безумной или даже умерла. Она меня прооперировала.

Дрожь доктора Черниенко становится еще сильнее.

– Ад там. В наших головах. Нет желаний – нет страданий! Нет желаний – нет страданий! – твердит она на манер политического лозунга.

Исидору все это страшно интересно.

– Нет мучений – нет жизни. Разве любому живому существу не присуща способность страдать? Даже растение страдает, – напоминает он.

Молодая женщина обнимает старуху и целует ее в щеку. Свободной рукой она берет ее за руку.

– Операция полностью удалась. Наташа вернулась в мир живых людей. Она мигом приобрела известность, русское правительство стало меня поощрять. Для страны это было удачным символом. Мы добились успеха там, где Запад топтался на месте. Как можно объяснить нежелание спасать героиновых наркоманов? Никак! Ни верность данному слову, ни запрет прикасаться к мозгу здесь совершено ни при чем.

Наташа смотрит на обоих журналистов, не мигая.

– О моих исследованиях пронюхал Финчер, – продолжает доктор Черниенко. – Он явился ко мне. Он первым понял, что я занимаюсь центром удовольствий, открытым Джеймсом Олдсом, и попросил об операции. Но он не хотел, чтобы я удалила этот центр, наоборот, он попросил его стимулировать.

– Значит, вы и Финчер – не случайность, – заключила Лукреция.

– Мамина операция удалась, – продолжила Наташа, – но возникли вторичные эффекты. Она отбила у меня тягу не только к наркотикам, а вообще ко всему. Боль от нехватки героина сменилась болью от недостатка эмоций.

– Я была за то, чтобы они встретились. Они представляли собой две чаши весов. У Финчера был избыток того, чего не хватало Наташе. Один он мог ее понять, – сказала доктор Черниенко с усиливающейся дрожью.

– А я его убила… – прошептала Наташа.

– Вы его не убивали, – уверенно возражает Исидор.

Топ-модель пожимает плечами:

– Финчер поставил себе цель довести меня до оргазма. В тот вечер он особенно старался. Победа порождает желание новых побед. Мы крепко обнялись…

– …и он умер.

– По вашим словам, вы вживили ему в голову передатчик. Кто посылал сигнал?

На мониторе компьютера на столе неподалеку загорается одно слово:

«Я».

Потом под ним появляется строка:

«Приходите повидаться».

Жан-Луи Мартен не понял, что произошло. После победы над Deep Blue IV он по привычке послал поздравительный разряд: 19 минивольт, продолжительность полсекунды.

Обычно Сэмюэл Финчер немедленно звонил с рассказом об ощущениях, но в этот раз звонка не было.

Мартен прождал несколько часов. Больной слушал по компьютеру телевизионные новости и вдруг узнал страшное: умер доктор Сэмюэл Финчер.

СЭММИ… УМЕР?

Невозможно.

На экране полицейские уводили Наташу.

Она воображает, что это она. Нет, это я. Убийца – я.

Жан-Луи Мартеном овладело жуткое отчаяние. Сэмми. Только что он убил единственного, кого по-настоящему любил. Единственного, к кому испытывал безмерную признательность.

Из его глаза потекла слеза, изо рта слюна. Но никто на него не смотрел, некому было узнать о придавившем его колоссальном горе. Он не знал, что оплакивает: утрату друга или одиночество, отныне безраздельное.

В ту ночь на стадии парадоксального сна Жан-Луи Мартену приснилась картина «Апофеоз Гомера». Во сне он слышал голос Гомера, декламировавший «Одиссею»: «На следующей стоянке, на острове Гелиоса, людей обуяло невиданное безумие. От голода они перерезали священных быков. Улисса с ними не было, он в одиночестве удалился молиться в глубь острова. Вернувшись, он впал в отчаяние, но сделать уже ничего не мог. Быков изжарили и съели. Месть Гелиоса была скорой, корабль разломился от ударившей в него молнии».