Дин Кунц - Комната шепотов [litres]

– От этого чертового хлороформа болит голова.

– Хорошо.

Лампа шипела так, словно из нее, как воздух из шарика, вытекал свет. Когда шипение прекратится, все вокруг навечно погрузится в темноту.

– Даже если я вышибу тебе мозги прямо сейчас, это не будет убийством, – сказала она. – Это будет самообороной. А знаешь почему?

Поначалу Ларкин не стал отвечать – смотрел ей в глаза и ждал.

– Твои подельники угрожали моему маленькому сыну. Ты это знал? Они угрожали убить его. Убить, но сначала похитить. Сказали, что отдадут его в сексуальное рабство. В ИГИЛ или «Боко Харам». И его, и меня.

Было видно, что Ларкин не знал об этом и теперь пересматривал свои представления о возможностях этой женщины.

– От кого этот дизайнерский костюм?

Перемена темы смутила Ларкина.

– Костюм? – спросил он.

– От Брунелло Кучинелли, вроде того, что висит у Ларри Ханнафина?

– Что? Нет.

– Тогда от кого?

– Какая разница?

– От кого этот костюм?

– Зачем вы это делаете?

– Меня интересует все, что связано с тобой, Рэнди. От кого этот костюм?

– Просто костюм, и все.

Она вскочила со своего стула и шагнула к нему. Ее зверский хрип эхом отдался от стен и от балок под крышей.

– От какого дизайнера этот костюм, козел?

Он дернулся, выведенный из равновесия и даже встревоженный этим приступом ярости в связи с такой обыденной вещью, как костюм.

– Зенья. Эрменеджильдо Зенья. Ничего особенного.

– Сколько он стоил?

– Костюм? Не знаю. Тысячи четыре.

– А галстук от кого?

– Галстук?

Она надвинулась на адвоката, наклонилась над ним, отвесила ему пощечину: одну, затем другую – изо всех сил, обжигая себе ладонь.

– Да, галстук, твой долбаный галстук.

Ларкин так долго привык пользоваться властью, что только сейчас, казалось, понял: он не в зале суда, где может направлять процесс в нужном направлении, задавая хитро сформулированные вопросы. Здесь вопросы задавала она. На сей раз он оказался свидетелем, а она была не только адвокатом, но и обвинителем.

– Сколько стоил твой долбаный галстук?

Он пожал плечами, так, будто интерес Джейн к его гардеробу вызывал у него лишь презрительное безразличие.

– Сотни две.

– А теперь расскажи о рубашке. Лучше бы тебе знать насчет рубашки.

Заикание при произношении «п» говорило о том, что собранность Ларкина – наигранная.

– П-п-пол Смит. Пол Смит. Лондон.

– А теперь о туфлях.

– Армандо Кабрал.

– Значит, ты вполне себе модник, да?

– Я хорошо одеваюсь, только и всего.

– Ты бы назвал это костюмом человека, наделенного властью?

– Нет, не назвал бы.

– И я тоже, с учетом твоего нынешнего положения.

Она вновь села на свой стул, не спуская с него глаз.

Ларкин сохранял бесстрастный вид, но его глаза были манометрами котла, стрелки которых подпрыгивали от ненависти. В бледном газовом свете лицо Ларкина было лишено румянца, свидетельствующего о ярости: кожа бледная, как солончаки в лунном свете, с сероватым оттенком под глазами, анемичные розовые губы. Ярость одолевала его, но кроме того, он был – наконец-то – глубоко напуган.

– Твою нынешнюю жену зовут Диаманта.

– Не впутывайте ее в это.

Джейн вскинула брови:

– А почему? Ведь вы впутали в это моего мужа?

– Она ничего не знает.

– Ну, это, вероятно, неправда. – Джейн наклонила голову, впилась в адвоката пытливым взглядом, позволила себе улыбнуться, потом прогнала улыбку, словно нашла Ларкина забавным и отталкивающим одновременно. – Диаманта знает об «Аспасии»?

Ошеломленное молчание выдало его. Наконец он сказал:

– Это какой-то наркотик? Я им не пользуюсь.

Ларкин и другие заговорщики знали, что ей известно о мозговых имплантатах и списке Гамлета, что в день смерти Бертольда Шеннека она захватила флешки с данными научных исследований и ампулы с механизмами управления, помещенными в нейтральную среду и готовыми к введению в организм. Но они не знали, что ей известно и о другом способе использования этой технологии, порочном и жестоком, – об «Аспасии».

– Ах, Рэнди, Рэнди. Теперь ты знаешь меня немного лучше. Ты знаешь, что на такие встречи я прихожу, хорошо подготовившись.

Он промолчал.

– Как часто ты ездишь в «Аспасию», Рэнди? Раз в месяц? Раз в неделю? Твои самые смелые желания – насколько они смелые?

Джейн видела адвоката насквозь: бледная кожа, влажные от страха глаза, расфокусированные из-за наплыва воспоминаний, трепещущие ноздри, словно он только что уловил истинный запах своей гнилой души. Руки его больше не лежали расслабленно на подлокотниках из прессованного алюминия, а сжимали их, словно он катался на «русских горках» и сейчас взлетел на вершину, готовясь к головокружительному падению. Его тревога и вина были настолько очевидны, точно он написал признание мелом на доске.

Прежде чем перейти к продолжительному просмотру видеозаписей с улиц, примыкающих к проулку, Джейсон Драклоу просит свою подружку и помощницу Кэмми Ньютон как можно скорее отправиться туда, откуда подает сигналы телефон Рэнди Ларкина.

– Отлично. Иду! – отвечает Кэмми.

Отношения Драклоу и Ньютон выглядят необычно для этого круга. Она всего на два года моложе детектива и очень его ценит. Он тоже очарован ею, настолько, что иногда ощущает себя тринадцатилетним мальчишкой, сгорающим от юношеских желаний и романтической сентиментальности, которую когда-то высмеивал в других.

Когда они сошлись три года назад, она работала в педикюрном салоне – подрезала и красила ногти, устраняла проблемы, связанные с мозолями и такими неприятными вещами, как грибок. Кэмми чувствует себя Золушкой, только влюбившейся не в принца, а в Джеймса Бонда.

– Буду скучать! – говорит она, выходя, хотя собирается отсутствовать не больше часа.

Хейзел Сайверстен жила на окраине города, в белом викторианском доме с обломами сложной формы, резным фронтоном и двумя большими эркерами в итальянском стиле. Дом выглядел фривольно, настолько же, насколько хозяйка была практичной. Шериф Лютер Тиллмен поднялся по ступенькам богато декорированного портика, расстегнул молнию на галошах, вынул из них ноги и позвонил в дверь.

Хейзел появилась только после второго звонка – в сапожках по щиколотку, альпинистских брюках и синей фланелевой рубашке с закатанными рукавами. Несмотря на свое одеяние, она казалась женственной, как любой объект мужского поклонения в романах, созданных во время постройки ее дома.

– Вы сняли галоши, значит допрос будет длительным. Придется сидеть в моей рабочей комнате, без всякого кофе. У меня стекло в работе, и лучше не устраивать никаких перерывов.

– Принимаю ваши условия, мадам.