Дин Кунц - Комната шепотов [litres]

– Даже не представляешь, насколько трудно, дорогой. Значит, завтра Чикаго, а что потом? Куда двинемся? Ты где?

– На колесах. Завтра к вечеру узнаю, где окажусь.

– Я хочу тебя увидеть, Лютер.

– И я тоже. Сильнее всего остального. Я тебя люблю. Помнишь то место, где мы проводили отпуск и, наверное, зачали Твайлу?

– Это невозможно забыть.

– Отправляйся завтра туда. У нас есть номера друг друга, но если что-то пойдет не так, я знаю, где тебя найти. Как Джоли?

– Она рождена, чтобы скрываться. Ни один коп ее не выследит. Хочет с тобой поговорить.

– Па? – сказала Джоли, взяв трубку.

– Привет, конфетка.

– Ты меня так целую вечность не называл.

– Не хотел тебя обижать.

– А я и не обиделась. Папа, скажи мне прямо: все идет к черту?

– Что значит «все», детка?

– Страна, мир, цивилизация, человечество.

– Все каждую секунду разваливается, Джоли, но в то же время перестраивается.

– Извини, но ты сейчас наговорил кучу всякой хрени. Совсем на тебя не похоже.

– Ты права. Послушай, ничто не разваливается. Понимаешь, тут творятся нехорошие вещи, и, как обычно бывает, все кончится плохо для людей, которые стоят за этим.

– С нами ничего не случится? Мы все будем живы и здоровы – ты, мама, я, Твайла?

Девчонка была слишком умна, чтобы ее успокоили дежурные фразы.

– Могу только сказать, Джоли, что я сделаю для этого все возможное.

– Хорошо. Ладно. Я это и хотела услышать. Я тебя люблю, па.

– И я тебя, Джоли.

Закончив разговор, Лютер не сразу лег спать, хотя и падал с ног. Он встал у раковины, глядя на свое отражение и видя при этом не себя, а Ребекку, Твайлу, Джоли. Лица их так четко нарисовались перед ним, словно и в самом деле материализовались в зеркале, вызванные силой его любви. Он произнес короткую молитву, прося небеса защитить дорогих ему женщин, поскольку не был уверен, что у него самого хватит на это сил.

Трех стодолларовых купюр достаточно, чтобы убедить коридорного провести Хассана Загари и Кернана Бидла в номер рядом с тем, который сняли на ночь Ребекка и Джоли Тиллмен. Давая деньги, они показывают коридорному удостоверения Министерства внутренней безопасности, но он, похоже, верит в удостоверения только в той степени, в какой они дают ему повод принять деньги.

Его зовут Джерри Сатт, удачное созвучие со словом «зад», поскольку этот парень – живое воплощение геморроя. Хассан видит в Джерри Сатте типичного персонажа мультипликационного фильма, и не случайно: немного неправильные зубы, дергающийся нос, как у кролика, почти целиком розовые белки глаз, а уши такого размера, что Сатта вполне можно было бы ухватить за них и вытащить из котелка, если бы он там поместился.

Он нервничает без особых на то оснований – возвращается через пятнадцать минут, после того как оставил гостей заниматься своими делами, потом еще раз, опять через пятнадцать минут. И всякий раз – жалобы: он думал, их всего на пять минут; три сотни не стоят потерянной работы. Так в каждый заход он вымогает по сотне. Он уверяет, что портье может в любую минуту сдать номер, что может появиться другой коридорный вместе с новыми постояльцами, неся их вещи. Но конечно, если номер в этом двухзвездном убожестве не снят вечером в среду, он простоит пустым всю ночь. Единственное достоинство коридорного состоит в том, что он говорит шепотом и адресует все жалобы Бидлу, который держится на приличном расстоянии от Хассана.

Пока Сатт изнемогает от тревоги, Хассан молча работает. Он снимает с двух крюков картину, висящую на стене, которая разделяет два номера, – репродукцию «Звездной ночи» Ван Гога в якобы позолоченной, якобы деревянной барочной раме, совершенно не подходящей для нее. Затем осторожно вытаскивает из стены один из крюков и большой гвоздь, на котором висел крюк. Стараясь не производить ни малейшего шума, он вставляет длинный тонкий микрофон в отверстие от гвоздя и задвигает его до упора, пока микрофон не упирается в стенную панель соседнего номера. Сунув наушник в правое ухо, Хассан включает мощный усилитель, повышающий уровень звука в сто тысяч раз относительно уровня вибраций.

В третий раз коридорный просит еще триста долларов. Хассан выключает усилитель на несколько секунд, в течение которых шепчет Бидлу – так, чтобы коридорный слышал:

– Дай ему еще сотню, последнюю. А если этот говнюк не угомонится и не заткнется, убей его.

Достав сотню, Бидл говорит:

– Ты же знаешь, Джерри, у дяди Сэма триллионные долги, его карманы больше не бездонные.

Может, коридорный и не верит удостоверениям Министерства внутренней безопасности, но угрозу убийства он воспринимает всерьез. Бледный, как кролик из «Алисы», и такой же нервный, он стоит неподвижно, сложив руки перед собой: возможно, это молитвенная поза. Его глаза широко раскрыты, выступающими верхними зубами он покусывает нижнюю губу.

Так Хассану удается прослушать разговор Ребекки и Джоли с Лютером Тиллменом. Он слышит только реплики женщин, но все равно узнает много полезного из того, что они говорят шерифу и друг другу по окончании разговора. Несколько минут спустя, встав в угол фойе на первом этаже, Хассан звонит Хью Дарнеллу в Миннесоту, чтобы доложить о результатах и получить инструкции. Но Хью, что странно, не расположен давать инструкции.

– Я же ничего не знаю. Все указания по этому делу должны поступать от Хендриксона. Позвони ему и узнай, чего он хочет.

– Я буду звонить ему? – говорит Хассан. – У меня нет номера.

– Почему нет?

– Он дает свой телефон только тем, кому это нужно.

– Вот теперь тебе это нужно, – говорит Хью. – Есть ручка и бумага?

– Нет. Но есть память. Я слушаю. – Запомнив номер, Хассан говорит: – Думаешь, можно звонить ему сейчас, так поздно?

– Ты можешь ждать до Рождества, если считаешь, что так будет лучше. Но по моему мнению – которое ни черта не стоит, – надо звонить сейчас.

Поколебавшись, Хассан спрашивает:

– Ты не болен, Хью?

– Я в отличной форме, Хассан. У меня все потрясающе. Высший класс. Я Пизанская башня. Полный тип-топ, я Мона Лиза.

Хассан молчит секунду-другую, потом говорит:

– Хорошо. Позвоню ему сейчас.

В тысячах футов над землей, там, где атмосфера слишком разрежена и не может поддерживать жизнь, где два неба – в виде слоя туч внизу и в виде купола с холодными звездами вверху, где жестокое и безжалостное движение времени, кажется, распространяется только на массы людей, ссорящихся между собой на поверхности планеты, – там в мягком, комфортном салоне джета «Галфстрим V» Бут Хендриксон наслаждается поздним ужином из каплуна, стильно поданного стюардом; самолет числится за ФБР, но сейчас арендован Министерством юстиции. К каплуну прилагаются два великолепных гарнира – из зеленой фасоли и пасты «альфредо». Белое прозрачное вино охлаждено до нужной температуры и настолько великолепно, что Хендриксон даже не спрашивает названия, опасаясь, что марка окажется неизвестной и нарушит его представление о правильном порядке вещей.