Полина Елизарова - Черная сирень

Вокруг орали, чадили, постоянно вскакивали, пили до дна, пели несвязно, но самым сердцем, и постоянно отбегали к окошку на что-то посмотреть.

Взмыленные официанты как ни в чем не бывало сновали с переполненными подносами, то и дело доставая бутылки спиртного из уцелевшего, расписанного пестрыми цветами по светлому дереву, буфета.

За стенами пристанища озверевшие толпы народа превращали город в руины, а ночь, проникавшая в трактир через оконце, была светла из-за многочисленных пожарищ.

Кармен казалась совершенно спокойной: она ничего не боялась, никого не любила и явно чего-то ждала.

Вдруг участники этого отчаянного балагана вскочили и снова выпили, да с такой жаждой, что было очевидно: они уже откуда-то знали, что произойдет в следующие минуты.

Расталкивая крепкими торсами груды хлама, в трактир влетела шайка матросов с оружием наготове, началась пальба.

В следующем кадре Варвара Сергеевна увидела, как смуглая Кармен взазос целуется с дерзким, плечистым матросом.

Проводив дочь на работу, Самоварова набрала Никитина.

– С матросом ее не поделили. Ищи матроса, начальник.

– Какого еще матроса?!

– Поймешь! Тряси всех, кто был на вечеринке. Найдешь его – прессуй в режиме… скажем, два!

– А почему не в первом?

– Не тот формат. Второго, думаю, достаточно. Не мне тебя учить.

– Матрос, значит… Хорошо, я понял, хотя, если честно, ничего не понял. А я ведь думал о тебе, Варь…

– Серьезно? Давай, ищи его… Ну все, отбой.

На следующий день полковник приказал снова вызвать в отделение всех, кто принимал участие в злосчастной вечеринке.

Грамотно выстроенное психологическое давление, в процессе которого многие допрашиваемые начали юлить, позволило следователям отобрать парочку подозрительных парней и плавно перейти с ними к «режиму номер два».

Через несколько часов картина прояснилась.

Почти случайно попавший в компанию «золотой молодежи» один простой, но чрезмерно амбициозный парень, крутил за спиной у жениха роман с невестой.

Когда парня, уже в наручниках, выводили из отделения, Варвара Сергеевна, в пушистом оренбургском платке и Анькиных очках-хамелеонах, стояла недалеко от крыльца и курила в компании едкого морозца.

На молочно-белом лице «матроса» рассыпались колючие веснушки. Во всей его фигуре, поступи и взгляде читалась сила, но сила слепая, неуправляемая, охочая брать все, что плохо лежит.

– Эй, дашь сигаретку? – вдруг выкрикнул парень.

От неожиданности Самоварова вздрогнула.

Все еще пытаясь куражиться, он ей подмигнул.

Но тут же, резким тычком в спину, его одернули двое новых, незнакомых Самоваровой полицейских.

Снегу за ночь привалило, да еще ударил нехилый мороз, и водитель машины мешкал с отъездом. Он открыл капот и, размахивая руками, сердито объяснял полицейским, что придется немного подождать.

– Вы же люди! Дайте покурить-то, мужики, ну пожалуйста!

Один из конвойных вытащил из кармана сигарету, прикурил ее и безразличными, ко всему привыкшими пальцами вставил в рот арестованному.

Варвара Сергеевна подошла ближе.

Даже морозный, обжигающий внутренности воздух не помешал ей уловить тот самый запах.

Так пахли напрасные души.

Кем-то обиженные, они скитались в веках, не имея для себя никаких других возможностей, кроме тех, что диктовал им лихой случай.

Сигаретный огонь потрещал, обернулся дымком и, смешавшись с ледяным облаком, быстро погас, растоптанный ботинком полицейского…

– Так что он тебе сделал, этот Валерий Павлович? Проник в квартиру и яда кошкам подсыпал?

– Сереж, мне сегодня не до острот. Вообще-то у меня здесь полно знакомых осталось, если что…

– Ладно, Варь. – Никитин раздраженно крутил в руках бумажку с короткими общими данными. – Надо же, и адрес его уже узнала… Ну да, ты же следователь, а следователей бывших не бывает… Да кто он, скажи?

Варвара Сергеевна привстала.

Хорошо зная Никитина, она еще с порога уловила, что сегодня он чем-то заведен, но то, что он так очевидно бесится еще и по ее поводу, в глубине души ей, конечно, льстило.

– Кофе точно не нужен. Не отрывай понапрасну Викторию Николаевну. Да и поганый он у вас, уж извини. Пойду я, дела кое-какие есть.

– Неопознанный объект, вот ты кто, Варя! Ладно, я постараюсь все про него узнать…

На столе истерично растрезвонился один из двух аппаратов, полковник приподнял трубку, вышел из-за стола и машинально поцеловал ее в щеку.

В его голове уже открылась папка с текущими делами.

Безостановочный уход за малышом, превратившийся в круглосуточную кутерьму, дал дому новую жизнь. Пухлый, здоровый ребенок с золотистой кожей и бусинками черных глаз оказался, не в пример своей старшей сестре, очень спокойным и улыбчивым.

Галина, Мигель и мать с бабкой давно уже разделили между собой обязанности.

Утро и вечерние часы были на молодой матери, днем ее подменяли мать с бабкой или только бабка, когда у Натальи Маратовны возникала очередная необходимость показаться врачу, ночью же к малышу вставал отец.

Сквозь прикрытые веки усталых глаз, в щелках которых продолжали плясать отблески ночника, Галина видела, как ее любимый осторожно покачивает колыбельку и тихо мурлычет сыну песни своей далекой родины.

Мигель быстро научился менять подгузники, выполнять все необходимые гигиенические процедуры и кормить сына сцеженным ею молоком. Проделывал он это даже с большей аккуратностью и заботой, чем Галина.

Он так естественно и гармонично наполнял своим врожденным позитивом любое простейшее действие, что отсутствие штампа в паспорте, его материальная нестабильность и постоянно демонстрируемое окружающими недоумение ее выбором вновь спрятались в дальний ящик нерешенных проблем.

Вместо былой страсти он дарил ей благодарную нежность.

Если перед сном выдавались спокойные минуты, Мигель зажигал в спальне ароматические свечи, брал в свои сильные руки уставшие от беготни по квартире ступни Галины и медленно растирал их лавандовым маслом.

Или, как когда-то, подолгу расчесывал ее волосы, все так же напевая себе под нос щемящую душу песенку. Столько неизбывной грусти слышала она в низких переливах его голоса, столько недолюбленности – не своей или его, но какой-то вселенской, и неодолимой тоски обреченности, что временами ей хотелось оттолкнуть его и пойти удавиться.

Мать на днях сказала: «Похоже, у тебя послеродовая депрессия».

Бабуля лишь пожала плечами, перевела стрелки на мать и спросила ту, каковы результаты ее очередных обследований.

Не позволяя себе распускаться и стараясь избегать любых скандалов в доме, Галина полностью переключила внимание на малыша, названного в честь недавно скончавшегося на Кубе дедушки Луиса.