Полина Елизарова - Черная сирень

Через три месяца у нее окончательно пропало молоко, и она убедила мать уйти на пенсию, чтобы та могла вплотную заняться своим здоровьем, а заодно и маленьким внуком.

На работу она вернулась даже раньше, чем предполагал Соломон Аркадьевич, сдержавший свое слово и сохранивший за ней место в клубе.

В суматошных днях разросшейся семьи была одна общая радость – маленький Лу.

Дочь, прибежав из школы, кидала в коридоре рюкзак и, после окрика старших тщательно вымыв руки, бросалась к своей живой кукле.

Мать, как обычно, постоянно причитала и выказывала почти по каждому бытовому поводу свое категорическое несогласие. Бабуля, пока малыш спал, по-прежнему читала или красила ногти.

От Родиона пришла эсэмэска с запоздалым поздравлением.

Сухими общими фразами несчастливый по жизни человек, искавший гармонии с миром на Гоа, почти забывший родную дочь, но при этом отхвативший жирный кусок от бывшего семейного пирога в виде просторной недостроенной квартиры, желал ей «одного только счастья и здоровья ребенку».

Неуловимая пташка Олька, обитавшая теперь в Лондоне, сделав заказ через интернет, прислала на дом огромный букет цветов. Она клятвенно грозилась приехать в город в ближайшие месяцы и навестить любимую, столь внезапно пополнившуюся семью.

Вместо ожидаемой радости Галину кольнуло раздражение.

Сестра была моложе и, как это четко осознавала Галина, красивее.

После Олькиной трескотни по скайпу к Галине в самом деле подкралась послеродовая депрессия, в которой раздражительность чередовалась с апатией.

Выводила из себя мать, с застывшей маской вековых проблем на лице, своей скрытой и явной иронией выводила из себя бабуля, бестактность старшей дочери, не вовремя чего-то от нее требующей, и даже Соломон Аркадьевич из таинственного серого кардинала превратился в брюзгливого, докучающего своими советами старика.

С каждым новым днем Галина все острее ощущала, как Мигель, прирастая к ней в быту, удаляется от нее как от женщины.

От женщины !

Желанной, полной загадок, волнующей и перетекающей, как вода в тех волнах, что убаюкивали их, изможденных, в первое совместное лето.

Галина, на которую давно перестали действовать успокоительные микстуры, стала позволять себе по вечерам пару-тройку рюмок коньяка.

Это помогало ненадолго расслабиться и встречать любимого с улыбкой, делая вид, будто между ними нет и быть не может никакой фальши.

Но что-то внутри нее не находило покоя и отчаянно искало выхода.

Одним сердитым вечером, устав от назойливого дождя и бесконечного ожидания Мигеля, Галина заперлась в спальне и вышла на связь с Разуваевым.

– Так что с ним не так? Я ничего не поняла.

Ларка Калинина, редко бывавшая в городе, с интересом рассматривала городской народ: шумный, самовлюбленный, заполнивший все свободные места на террасе кафе, расположившегося в парке.

– Он мне лжет.

За соседним столиком полноватый и шумный мужчина активно предлагал двум некрасивым, одетым чрезмерно броско для своего возраста дамам начать завтрак с шампанского.

– Все они лгут, – и Ларка кивнула головой на мужчину, уже успевшего громко захохотать над собственной шуткой.

– Здесь-то понятно… Ложь должна иметь цель. Они, я так думаю, командированные, а тетки – по части бухгалтерии.

– А он?

– Типа снабженца… Возле денег крутится. Женат, но рассчитывает с одной из них сегодня же заняться сексом.

– Неплохо, майор, не разучилась, – улыбнулась подруга. – Мы лжем, чтобы казаться лучше или хуже, чем мы есть. Другим лжем, себе лжем… А в самый неожиданный момент нам письмо оттуда приносят. – Ларка показала пальцем в небо. – Почерк не разобрать, на языке, не известном никому из живущих, но суть ясна – это испытание.

Варвара Сергеевна сняла ложечкой шапку с капучино и попробовала на вкус.

Не то.

Вот с Валерием Павловичем – совсем другое дело.

– Знаешь, когда мы в тот день ехали с напарником в аэропорт, ну… перед похищением, помню, я смотрела в окно: пустыри да трубы, в машинах чужие люди, люди и люди, но врагом мог оказаться каждый… Я подумала: ведь он, рядом со мной, мой подчиненный и, конечно, друг, но он же мужчина, который давно проявляет ко мне интерес. Да, он моложе, да, у обоих семьи, но все же… И тут от Игоря сообщение приходит: «Что тебе на ужин приготовить?» Вылет у нас днем предполагался. Такое редко случалось, может, впервые… Игорь мой тоже много работал.

– Любила его?

– Не знала, что любила.

– Это как?

– Когда нас в яму кинули, мысль одна была: только бы разом, без мучений! Напарник мой в соседней клетке сидел, он-то быстрее сообразил, что лучше сразу отсчитывать дни по куску неба в дырке наверху. Неделя прошла, потом сбились оба, где сны, а где мы… Не бьет никто, не издевается – уже хорошо. Жрать, хоть и лапшу пустую, но давали исправно. Воду тоже давали. Не поверишь, насколько привыкли быстро… День шел за месяц. Вокруг нас все как застыло, так больше и не менялось. Зато внутри…

На лицо Калининой набежала тень.

«Какое прекрасное лицо… Будто скульптор небесный лепил!» – подумала Варвара Сергеевна.

Она погладила руку подруги:

– Не надо, Лара, не вороши…

Шумная компания командированных, к счастью, притихла, уткнувшись носами в меню.

– Варь, все нормально! Я не про это, я про любовь. Ты же спросила…

– А я разве про любовь спросила? – смутилась Самоварова.

Но Ларка, погруженная в себя, продолжала:

– Я поняла, что любила Игоря… Именно любила! Пока рядом была, значение этого слова не вполне понимала… Но каждый божий день, просыпаясь на отсыревшем матрасе, я сначала смотрела в клетку напротив, а только потом на свет, жалкий, будто краденый, но все равно – свет… И еще: я быстро поняла, что нас вряд ли убьют. Если мечталось, то только об одном: уж если убьют – так чтобы вместе с ним, одним моментом! Я стала заниматься йогой, приспособилась укладывать волосы, губы в кровь кусала, чтобы краснее были. И это была любовь! Беспардонная, обнаженная почти до самых костей и все, все в голове проясняющая… Как самое большое чудо в моей жизни. Благодаря ей я и выжила.

Ком подступил к горлу, но Самоварова все же спросила:

– Я не совсем понимаю… А Игоря ты как, тогда и разлюбила?

– Варя, я могла бы тебе сейчас наврать, как время от времени пыталась даже там врать самой себе. Сказать, что выжила только ради Игоря. Нет, там себе врать нельзя… Я не разлюбила Игоря, а поняла, что любила его в том времени, которое улетело вместо нас домой. Любовь – это наша сила или слабость. С Игорем была слабость: я боялась потерять, что имела. А с этим человеком была сила – не сломаться, не опуститься ради буквального – ради человека в соседней клетке.