Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

В отчаяньи, быстро перевязав мормышку и насадив поскорей живца, я около десятка раз проплыл "пустую яму" от свала, называемого "поперечным", до ее подъема на очередное плато ниже по реке. Пару раз прошелся вдоль продольного обрыва, трижды - близ коряги: справа, слева от нее; а затем - "ступеньками", с отходом на фарватерную глубину. Сумел-умудрился даже пройти всю яму наискось с угла на угол!.. Сквернейшее предчувствие не обмануло - все оказалось совершенно тщетным, бесполезным и напрасным!

Один раз вроде ощущался некий подозрительный зацеп за что-то. Но живца не тронуло: не поцарапало, не прикусило.

"Да что же это было-то? - все больше-больше поражался случаю. - Сколько же весит такая громада? Что за чудовище брало-хватало, чтоб этак запросто, без останова, разогнуть столь крепкий крючок? Вот уж воистину показал себя редчайший и шокирующий случай!.."

Не поленился, вновь проплыл-прошелся от секретного коряжника к Пустой. Снова покрутился взад-вперед вокруг коряги, попусту истратив больше двадцати минут. Все было совершенно бесполезно. Дно не отзывалось вообще! Ни потяжки, ни тычка - тишина полнейшая! Будто все исчезло, испарилось в яме под водой!

И, спустя еще минут пяток-десяток, уже не оставалось ничего иного, кроме как надеяться и уповать на то, что утренний клев великанш, наверное, на сей раз прекратился окончательно и поклевка монстра, разогнувшего крючок, была, по-видимому, завершающим тому аккордом.

Предстояло далее не пропустить возможный обеденный кратковременный клев и, разумеется, вечерний. К тому же плавать столько времени на той же точке становилось делом крайне неразумным, подозрительным, весьма рискованным. Не сомневался даже, что давно уже, наверное, привлек внимание обеих парочек, насторожил всех четверых своей столь продолжительной настырностью. Необходимо было срочно уплывать, и часик-полтора постранствовать на удалении, "на стороне", желательно в "иных краях".

Однако мысль-догадка о наставшем времени бесклевья, похоже, получала подтверждение. Николай вдруг тоже снялся с якоря, погреб вверх по реке по направлению ко мне.

Я среагировал незамедлительно. Быстренько скрутил со дна приманку и, взявшись за рукоятки вёсел, погнал-помчался прочь подальше от Пустой, удаляясь, в свою очередь, по направлении к парому. Тем самым я теперь влиял на всех "наблюдателей" разом, давая каждому из них увидеть, убедиться в том, что уплываю с ямы далеко, надолго. Что делать на этом участке никому из нас - ни им, ни мне - совершенно нечего.

И, похоже, действие сработало. Видимо, заметив мой уход, поднявшись несколько повыше "шумного", Николай вдруг сбросил якорь - его лодку тотчас развернуло-выставило поперек течения. Он взмахнул удилищем, метнув приманку, и снова замер в прежней, уже весьма поднадоевшей глазу позе "в профиль" в чем-то синеватом, плохо различимом на воде.

"Нет уж!.. - подумалось помимо прочих размышлений. - Сидеть-пулять весь день с одной и той же точки - это не по мне. Подобного однообразия и столь пассивных действий я, пожалуй, выдержать бы не сумел".

Впрочем, в дополнение ко всем иным моим заботам и проблемам дня все больше-больше стало подступать-тревожить еще одно не менее значительное обстоятельство, необходимое для обязательного исполнения. Выходило, что, увлекшись великаншами, я заметно начал отставать от "норматива дня". По моей негласной норме, за время утреннего лова давно уж должен был иметь как минимум пять килограммов "промысловой", пригодной для продажи рыбы! При этом конечно же, желательно бы судака! Он, в отличие от щук и окуней, дороже, и сбыт его значительно надежнее. С другой же стороны - не подведут и щука с крупным окунем. Эта рыба, как и всякая иная, может выиграть дешевизной. Средние, бедные классы давно уж не брезгуют ей. В особенности старики с их вовсе не завидной пенсией, живущие в квартирах ЖКХ. У меня ж в итоговом подсчете - лишь около трех килограммов. Необходимо было срочно постараться поскорее "залатать прореху", обеспечить среднюю дневную выручку либо качеством рыбы, либо, как говорится, ее количеством.

Реальных к тому вариантов, вселявших надежду, имелось два. Первый - сплавать-прогуляться на яры к Житковскому истоку. Попробовать полазить там вдоль мрачных прибрежных завертин и частых коряжин на дне. Исключительно заманчивый участок, но далековато! И второй - пройтись-порыс-кать по канаве меж косой затона и "хвостом" уже указанного мною плато-"чудища", именуемого Островом. Есть и там с десяток интереснейших местечек, где тоже можно иногда "неплохо взять".

При малых водах это плато с Кручи различимо под водой. И дважды был очевидцем лично, когда оно во время засухи на самом деле может выступать наружу, образуя плоский, контуром похожий на загадочного зверя остров.

"Все!.. Можно теперь сворачивать к берегу", - мысленно позволил самому себе. На виду у парочек я шел-маячил, в общем-то, уже достаточно давно, и было теперь нелишним несколько расслабиться, сдать ближе к берегу, чтоб было полегче грести. Это было мною сделано незамедлительно - лодка пошла скорее, и уже минуты через три или четыре миновал "зелененький мысок", отделяющий тупым, пологим выступом лодочную заводенку.

В заводенке, сразу за мыском, отчерпывал из лодки воду, готовился отплыть-рыбачить некто Алексей - седой молодой человек лет тридцати пяти. Есть слух, что Леша - прапорщик. Что воевал, был ранен, имеет орден. Родом - здешний, окшёвский. Что проживает-служит во Владимире, но в выходные летом обязательно сюда, к родителям. Угрюмый, молчаливый, необщительный. Может попросту, словно глухой, проигнорировать любые обращения к нему, не удосужить ни вниманием, ни словом. Многие местные так и зовут его Леша-прапорщик или же просто Прапорщик.

Этот Леша интересен тем, что плавает не дольше трех-четырех часов, и в самое, что ни на есть, бесперспективное, глухое время. Обычно с десяти до часа дня, от силы - до двух. Ловит только отвесной блесной-"вертикал-кой", дергая ее удилищем-"рогаткой". Машет удочкой на всю высоту руки, что, по-моему, и тяжело, и совершенно бесполезно.

Тонь его всегда одна и та же: метров сто от берега по направлению к фарватеру и напропалую от парома вниз аж до Муратовских яров. Два часа сплава туда, и около часа - на веслах обратно. Ему, похоже, было бы совсем без разницы даже в том редчайшем случае, если кто-то бы из нас, из здешних сплавщиков, "на его глазах" вылавливал бы крупных судаков одного за другим. Он никогда никому не мешался, о наших уловах не спрашивал: всегда сам по себе, всегда поодаль и вечно молчком. Выудил, не выудил - ни досады, ни эмоций. Словно замерло в угрюмом, жутковатом безразличии его лицо.

Иногда он вдруг надумывал общаться. Без приветствий и без предисловий вдруг сообщал о своем улове, при этом, словно забываясь, мог уже не реагировать на вопросы или обращения к нему: "какая рыба?", "какого веса?"... Будто что-то отключало неожиданно его, и он уже ничего не видел, никого не слышал.