Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

Иван раздал нам кружки, сказал, что тост напрашивается сам собой. Что касается он, прежде всего, Василисы с ее красавицей внучкой, посетивших, наконец-то, наш рыбацкий коллектив, устроивших нам столь изысканную трапезу.

Сказал, что слово нужно предоставить Герману Пичужкину - как главному в нашей бригаде слесарей-ремонтников механосборочного цеха в составе пяти человек. И Герман, встав из-за стола, тоже начал выражать признательность за их участие, за их присутствие средь нас, как Василиса вдруг негромко перебила: "Не, мужики!.. Вы что-то не о том!.." В тот же самый миг я ощутил, что взгляд ее остановился на моей физиономии, и с нежным вкусом шоколада прозвучали вдруг слова: "За успех виновника торжества! Пусть его удачи на рыбалке будут постоянными!"

"Ну, это само собой разумеется!.." - незамедлительно откликнулись Иван и Герман. "Естественно!.. Конечно!.." - поддакнули Петрович с Ильичом.

Я был вынужден благодарить за пожелание, и все мы выпили за этот тост.

Затем мы ели преимущественно молча. Лишь только кто-то из наших (кажется, Герман с Иваном) нахваливали уху, клялись, что ничего подобного им пробовать не приходилось. Василиса сообщила, что ранее ей тоже никогда не доводилось пробовать линя. Тем более - в бульоне из ершей, в ухе с голавлем и стерлядью.

Наконец-то видимо под действием "Портвейна", осмелел и я. Заявил, что их уха "до обалдения" вкусна. Что ею можно "ум отъесть", что ел бы весь вечер и ел. Василиса улыбнулась комплименту, и, когда в тарелках наших несколько подчистилось, она, поднявшись со скамьи, добавила нам "под запал" еще ковша по два. Велела нам не скромничать, просить добавки. Сказала, что ухи довольно много, что утром, до жары, ее, а также жареную рыбу нужно непременно съесть. Герман это обещал. Заявил, что проследит за всеми нами лично.

Когда мы "под запал" подчистили вторую порцию ухи, нам Василиса предложила не стесняться выпивать. И сразу же на месте бывших трех пустых бутылочек-"чекушек" - их Иван заблаговременно убрал под стол - возникли-появились снова пара штук "белоголовых" под светло-жестяною запечаткой "с язычком" и надписью на этикетках - "Водка". (Таких уже не продают, наверное, лет сорок, если не побольше!) Она не отказалась от второго полстаканчика, а я - от столько же "краснушки". Помню, что вторую порцию все наши выпили-"махнули" разом. Мы же с Василисой выпивали в два приема, закусывали изумительным салатом и еще достаточно горячей жареною рыбой со вкуснейшей корочкой. Их накладывали общей ложкой каждый сам себе. И только захмелевший Герман вдруг попросил об этом Василису. Она взяла из рук его тарелку, наполнила ее салатом, рыбой, как мне тогда подумалось, весьма с охотою и даже подозрительно услужливо. Он благодарил ее, не сводя с нее восторженного взгляда, не уставал нахваливать ее "редчайшие способности" в приготовлении как первого, так и последующих блюд. Не прекращая заедать спиртное, Василиса, помнится, с улыбкой сказала ему, что дело все же вовсе не в приготовлении, а - в рыбе! А также - в том, что ужин проходит ночью, на природе, у реки, при романтичности костра. Иначе говоря, "в нештатной обстановке".

Помню, именно в момент того их диалога, я осмелился поднять глаза на Василису и в течение, наверное, аж целых десяти секунд внимательно рассматривал ее довольно симпатичное лицо с красивыми глазами, чарующей улыбкой и ровной, без морщинок, кожей. Помню, про себя отметил, что ее густые, белые, как снег, кудряшки, в общем-то, моложавой ее не делали. Подумал тогда, что ей бы покрасить волосы хной!.. Что рыжевато-каштановый цвет был бы ей, конечно же, очень и очень к лицу.

Взглянуть же впрямую на внучку ее мне по-прежнему не доставало смелости, хотя почувствовал нутром, что та уже как минимум раз пять смотрела на меня довольно продолжительно и пристально. При этом, вне сомнения, я сразу же краснел, но полагал, что в свете пламени костра и в темноте ночи то было, видимо, не столь уж и заметно. Однажды даже, не выдержав ее внимательного взгляда, я встал и выбрался из-за стола, чтоб наломать-подбросить сушняка в костер, благо в это время пламя потускнело и довольно слабо освещало стол.

Отлично помню, что когда подкидывал дрова, беседа между Василисой и Иваном шла о том, что с доброй, обильной закуской спиртного можно выпить значительно больше. А спустя еще какие-то минуты, все согласились с тем, что есть-таки, пожалуй, правда в том, что "человек пьянеет не с того, что много выпивает, а с того, что плохо заедает!" На столе появилось "еще", и Иван, собравши кружки, "забулькал" в них снова. Василиса попросила ей не наливать, либо исключительно "две капли", чтобы получилось "чисто символически". Сказала, что им с внучкою уже пора пить чай и подаваться на ночлег. Иван и Герман сразу же откликнулись, что "им того так не хотелось бы!.." И оба какое-то время сидели со столь унылыми, опустошенными гримасами, и мне казалось, что обязательно вот-вот расплачутся. Однако вскоре, очнувшись первым, Иван сказал, что "слово женщины всегда являлось для него законом", поэтому он налил ей, как было велено, совсем немного. Он подал Василисе кружку и внезапно, как-то невзначай, воскликнул, обращаясь к ней: "А я, Василиса, грешным делом, все внучкою твоей любуюсь! Красавица - каких не видывал! Даже имя ее спросить боюсь, стесняюсь! - и сразу же нашелся-извинился. - Уж не обижайся, если спьяну брякнул что-то не по делу!"

Василиса, глядя на Ивана, засмеялась. Сказала, что ничего обидного в его словах она не усмотрела. Что внучку зовут Светланой. Что - ей и самой в ее молодые годы не раз говаривали подобное.

Помню, в те секунды я все ж осмелился взглянуть на девушку. Та была, похоже, крепко смущена от комплимента, но старалась вида не подать. И то ли с юмором, то ли вполне серьезно, чему-то грустно улыбнувшись и вздохнув, сказала: "Такой уж уродилась! Такая участь!.." И, никому не оставив ни секунды времени на осмысление тех слов, вдруг обратилась непосредственно ко мне: "Саша, погрейте, пожалуйста, чайник. Пожалуй, он совсем остыл и не горячий".

Волей-неволей пришлось брать из рук ее чайник. При этом наши взгляды встретились, руки неожиданно соприкоснулись... и снова, будто молния сверкнула пред глазами, будто легким током просквозило тело. Помнится, взял поскорее ручку чайника другой рукой, чтоб удержать его. И, помнится, что тело все еще слегка дрожало, когда подвешивал его на перекладине рогаток над костром, покуда грел его, и вновь... боялся-опасался "молнии", когда пришлось его обратно подавать Светлане. Наши пальцы рук соприкоснулись снова, наши взгляды встретились опять, и в этот миг впервые в жизни я не усомнился, что, действительно, девичья красота имеет силу... и может оказаться ослепляющей, обворожительной, лишить рассудка, подтолкнуть на подвиги и безрассудства, и проч., и проч., и проч.