Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

Далее меж ними был довольно личный диалог:

- Рядовой?

- Сержант, командир отделения противотанкового огнеметного батальона.

- Награды есть?

- Медаль "За отвагу" и орден Красной Звезды.

Неожиданно Герман попросил его рассказать Василисе, как тот "чуть было не угодил в Герои!.." И поскольку нашей гостье этот случай показался чрезвычайно любопытным, да и я поддакнул, что "не в курсе дела", Петровичу пришлось рассказывать.

Помнится, он начал несколько издалека. С того, что в марте 43-го на их передовую линию из тылового рубежа "сбежали" пять девчонок-хозработ-ниц, поскольку там, в сравнении с передовой, бывало слишком уж "голодновато". И, как случается обычно в жизни, одна из них, Танюшка из Воронежа, ему уж очень приглянулась. А вскоре оказалось, он "отбил" ее у офицера тыла, ведавшего наградами.

При этом мне, как автору дальнейших строк, наверно, непременно следует оговориться, что по прошествии уж стольких лет навряд ли можно изложить историю Петровича доподлинно и целиком во всей той колоритности и красоте, как это делал он! Тем более что всевозможных отступлений, шуток-прибауток, бытовых подробностей в его рассказе было столько, хоть набирай в запас! К тому же мысли мои тогда, по сути дела, были заняты не "стариками", а юной девушкой, сидевшей за столом напротив, не более чем в метре от меня. Замечу, кстати, что теперь становится все больше, больше очевидным, что столь бесхитростной, простой, столь незатейливой и драматичной, столь впечатляющей истории о той войне, какую рассказал-поведал нам Петрович, лично мне знать, слышать более не приходилось, хотя различных книг и всевозможных публикаций, могу заверить, прочитал весьма и весьма немало. А фильмов просмотрел тем более неисчислимое число.

В общем, излагая коротко историю по существу, все получилось следующим образом.

При форсировании Днепра - дело на их участке происходило ночью, бли-же к рассвету - их огнеметное подразделение, отплывшее одним из первых, благополучно переправилось через реку, ступило на песчаный берег тамошнего яра. Командир их роты подал красным фонарем сигнал, что "они перебрались", и тут-то немцы начали светить ракетами, ударили из множества орудий, минометов. Наши тоже стали отвечать, колотя снарядами их берег.

Со слов Петровича, такого шквала огня с обеих сторон по воде, по берегам он не видывал за всю войну!.. Благо двум их лодкам удалось встать против узкого, поросшего кустарником овражка, где они успели сразу же залечь, укрыться. Минут через пятнадцать или двадцать вся мощь огня переместилась в глубь немецкой стороны, на их участке стало относительно спокойно. С громом близких молний разрывались лишь отдельные, случайные снаряды. Им же несказанно повезло: никого с их лодок даже не царапнуло, не ранило.

Как оказалось, по молодости лет Петрович был человеком смелым и любопытным. Уже начинало светать, когда примерно в километре выше по реке по немцам вдруг начали бить "Катюши". Видавшие залпы "Катюш" бойцы их сразу отличили по вою летящих снарядов, сообщили, что картинка их огня "ошеломляет и наводит ужас", и они с его дружком Никитой Любцевым решили осторожно посмотреть-"взглянуть" на это редкостное зрелище. Но у них не получалось. Сначала мешал подняться по скосам овражка кустарник, затем препятствием обзора оказалась плоская ложбинка, за которой высился небольшой пригорок. Наконец подходящее смотровое место они нашли в одной из поперечных трещинок овражка, несколько ближе к реке. Однако и там оказалось, что черный косогор с какой-то рощицей и дым, тянувший в сторону Днепра, напрочь перекрыли зону видимости действия "Катюш": увидеть, кроме мчащегося к немцам ярко-огненного отсвета, ничего не удавалось. Потом с немецкой стороны ударили мощнейшим залпом по участку местонахождения "Катюш", и те к великой жалости-доса-де и Никиты, и Петровича замолкли, более не отвечали.

Меж тем активизировался вдруг обстрел в районе их овражка, и они, сбежав на дно той трещины, бросились-легли на землю. При этом семь или восемь снарядов ударили очень близко, два из них - считай, что рядом. Обоим землею даже присыпало ноги, и с минуту или две, оглохнув, оба даже плохо различали голоса друг друга.

Когда возвратились обратно "к своим", то... не было никого. Ни тел, ни касок, ни огнеметных ранцев. Можно было думать, что все куда-то спрятались-"смотались", если б не громадная воронка на дне овражка - в том самом месте, где укрывалось отделение. На всю свою жизнь Василий Петрович запомнил слова, которые сказал ему Никита возле той воронки: "Все, Васек! Хана им всем. Вот так вовремя с тобою мы ушли взглянуть на залпы!.. Впрочем, наша песня может тоже статься спетой с ними за компанию. Если наступленье сорвалось, жди утром немцев".

Петрович, помнится, глотнул из кружки, но закусывать не стал и продолжал.

Вскоре можно было говорить, что рассвело: стало видно на достаточно приличном расстоянии. Над участком снова несколько утихло, и Никита предложил занять позицию на верхнем выходе овражка, поскольку немцев нужно было ждать вернее всего оттуда. Сказал, что выход, вне сомнения, пристрелян, находится под наблюдением. Что их овражек - вовсе не укрытие, а самая что ни на есть ловушка. Штук пять потяжелее мин сюда подбросить - и всех, кто в нем находится, положишь.

По словам Петровича, Никита вообще был парень боевой, но осмотрительный и осторожный. Его буквально сразу же насторожил уж очень удобный выход наверх из того овражка. Будто специально были подготовлены ступеньки для рывка вперед и слишком уж удачное - в рост человека, на фоне куста и пригорка - смотровое местечко. Он тою же секундою смекнул, что дело здесь было "нечисто", и вскоре раскопал-нашел шесть штук пехотных мин, научил Петровича, как с ними обращаться. Они их с величайшей осторожностью запрятали в безопасном месте - в специально выкопанной ими нише, под кустарником, в стене обрыва трещины. Там уж точно наступить на них никто не мог ни при каких условиях.

Довольный собственной смекалкой и чутьем раскрытого им подвоха, Никита занял - теперь уже "без сюрпризов" - смотровое место, неторопливо выставил-поднял на саперной лопатке защитную каску, но выстрел по ней не последовал. Он нахлобучил каску до бровей, осторожно, соблюдая меры без-опасности, глянул из овражка. Сказал, что метров триста впереди сплошной завал кустарника и леса. Перед ним возможны скрытые окопы, но все настолько перерыто-перемолото снарядами, будто перепаханное поле. Кругом воронки. Ни людей, ни техники не видно.

Петрович снова помолчал, глотнул из кружки, улыбнулся вдруг чему-то давнему, далекому и продолжал: "Это было самое последнее, что довелось сказать Никите Ляховцеву в жизни. Под каской у него вдруг звонко щелкнуло. Он дернул головою, будто увернулся от слепня; пальцы судорожно скрючились, он начал как-то странно, отрешенно оседать, цепляясь за стенку овражка"... Лишь только после этого донесся до Петровича звук выстрела.