Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

Петрович полагал, что слышал очередь из двух патронов. Не исключал он и того, что "щелкнул" снайпер. Слишком уж метким - прямо в глаз! - был выстрел. А иллюзией второго выстрела могло служить обычное простое эхо.

И все-таки Петрович отыскал в то утро безопасное для наблюдения местечко. Он подкопался-оборудовал его в кустарнике, где спрятали-укрыли ми-ны. Осмотревшись, он, как и Никита, ничего не обнаружил интересного, за исключением того, что с правой стороны почти перед обрывом берега, метрах в ста от их овражка, была разбита батарея небольших немецких пушек, видимо, стрелявшая по переправе. Одна из них была отброшена, она валялась меж воронок вверх колесами. Еще одна каким-то чудом закопалась вниз лафетом. От нее виднелся лишь торчавший ствол, наставленный нелепо в небеса и даже малость в сторону "своих". Рядом с нею что-то все еще дымилось, возможно, тлела, либо горела, резина колеса. К десяти часам артиллерийская стрельба на том его участке прекратилась, можно считать, совсем, зато до настоящих непрерывных шквалов усилилась километрах в шести-семи как выше, так и ниже по реке. Там завязались и воздушные бои. Группа из семи немецких самолетов пролетела очень низко над землей, едва ли не над ним. Но его, сидевшего в кустах, они увидеть не могли и очередь по нему не дали. Один из самолетов, отклонившись несколько от курса, сбросил бомбу всего лишь километрах в двух, возможно, трех, от этого овражка. Петрович видел чудовищной силы взрыв. Похожего не приходилось наблюдать ни до, ни после.

Часам, примерно, к десяти, не видя никаких движений немцев и убедившись, что овражек для него является довольно безопасным местом, он решил пройти к реке, взглянуть, что там. "И то, что довелось увидеть... - тихо произнес Петрович, взяв снова кружку со спиртным, - до сих пор частенько снится по ночам!" Он нас просил представить сплошь серебристо-серую от оглушенной рыбы, мертвых тел солдат и всякого разного хлама-мусора торжественно плывущую реку, на ней повсюду, докуда видели глаза, сплошная лавина лодок, плотов, понтонов с вооружением, с людьми. Все по мере сил гребут, стараются скорее переплыть. Многие уже на отмелях, на берегу. Никто в них не стрелял, и те, не зная, что им делать далее перед крутым, довольно неудобным берегом, старались укрыться-"залечь" в воронках.

Увидев Петровича на нижнем выходе с овражка (он, как должно, был при огнемете), человек пятнадцать или двадцать сразу же побежали к нему.

Петрович, как положено, представился перед каким-то лейтенантом с пистолетом, и, оказалось, в центре подбежавшей группы был офицер, майор, причем того же самого полка, к которому был прикреплен их специальный огнеметный батальон. При нем находился сержант, за спиной которого имелась рация. Майор спросил, остались ли еще живые люди из его подразделения и есть ли ниже-выше по овражку место, где можно было бы укрыться, осмотреться - узнать, что наверху. Петрович доложил, что есть. Но сразу же предупредил о минах, обнаруженных Никитой. Сказал про выстрел то ли из окопов, то ли из леска. Поведал об опасности овражка как ловушки в случае скопления в нем наступающих частей. Доложил о пункте наблюдения в кустах из подготовленного им окопчика, о том, что отделение его погибло от прямого попадания снаряда, что об остальных (остались ли в живых?) он ничего не знает. Затем он вел майора и его людей показывать овражек, и тот велел сопровождающим его двум лейтенантам и сержанту "не любопытничать" и "не выглядывать за свал, чтоб что-то посмотреть". Спросил, не удалось ли кому-то из их отделения уничтожить у немцев хотя бы чего-нибудь. И Петрович, ни на миг не растерявшись, "насвистал"-наврал - как это часто делал их, теперь покойный, командир сержант Артем Семеныч Пескарев, веселый, бойкий, ловкий человек, - что ночью, во время ударов "Катюш", зайдя по овражку с тыла, забросали, якобы, гранатами две пушки слева по реке. Но лично он с Никитою участия в той вылазке не принимал, поскольку командир велел им оставаться здесь, в овражке, защищать захваченный плацдарм.

Вскоре наблюдательную точку под кустарником занял кто-то из солдат-корректировщиков, а еще минут через пятнадцать-двадцать весь район предполагаемых окопов и лесочка шириной примерно метров под четыреста-пятьсот превратился "в сплошной кошмар" из грохота, вспышек, взлетающей выше деревьев земли. Спустя еще минуты три или четыре в ответ по нашей артиллерии ударили дальнобойные пушки немцев, тоже, видимо, превратив огромный участок земли за рекой в такой же "сплошной кошмар". Утро было безветренным, ясным. Темная завеса гари на горизонте над местом удара была различима едва ли не целый час.

Затем откуда-то стало известно, что батальона, к которому был причислен Василий Петрович, более не существует. Погибли все, остался он один. Ему приказано было "плыть"-добираться обратно за Днепр в распоряжение командира части. Знакомый майор сообщил, что на него сегодня будут оформляться документы на звание Героя и что ему обещан отдых, краткосрочный отпуск.

В течение трех дней Петрович отдыхал и начал привыкать уже к тому, что он, действительно, является Героем, как до него дошел сквернейший слух о том, что, оказалось, был в живых из их батальона еще один солдат!.. Его ранение, как говорится, было несовместимым с жизнью: он умер тем же часом!.. Но вопрос о звании Героя сразу же завис, и особенно "усердствовал" тот самый офицер, что был ухажером Татьяны. "В результате вместо звания Героя вручили лишь орден Красной Звезды", - подытожил свой рассказ Петрович. Он допил оставшееся в кружке, помянул погибших на войне. Тост поддержали и Иван, и Герман, и Ильич.

"А чем закончилась история с Татьяной-то?" - спросила Василиса.

"Стала его женой! - первым успел отозваться Герман, кивнувши на Петровича. - Родила ему сына и дочь. Сын окончил институт, работает. Дочка поступила в медицинский".

Помню, что Василиса какое-то время сидела молча и, как мне тогда казалось, грела о кружку с чаем свои озябшие руки. Печально вздохнув, она согласилась с тем, что народа полегло, действительно, "несметное число". "Но, однако, выстояли, победили! И - это главное! - с улыбкой, тихо молвила она. - Ведь не случись того - давно бы нас, всех россиян, сожгли, "зачистили". Оставили б, возможно, миллионов десять-двадцать в качестве рабов и полных идиотов".

Затем с игривым огоньком в глазах и озорным настроем вдруг рассказала нечто вроде анекдота, какого, следует заметить, мне также более не доводилось слышать, как говорят, ни до того, ни после! Весьма возможно, этот "анекдот" известен ныне только мне. Да еще буквально единицам лиц, не из числа болтливых, коим рассказал его за рюмкой водки либо на рыбалке. Во времена социализма подобные истории, в общем-то, старались обходить подальше стороной.