Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

От Зинаиды ей, конечно же, было известно о том, что я не стал выпивать ликер, коньяк в магазине. Тем не менее, однако, и она недели через три или четыре вдруг предложила угоститься стопочкою спирта, которым вдоволь располагала в здравпункте. Но, видимо, поняв- почувствовав - отказ мой неминуем, поспешила тотчас же сказать-прибавить, что у нее еще есть красное вино "Клубничная наливка", а на закуску - сыр, копченая колбаска и конфеты.

Смутившись несравнимо больше, нежели она сама, помню, говорил ей то же самое, что Зинаиде. Что - нахожусь не в увольнении!.. Что предстоит общаться с командирами, со старшиной... Что - постоянно на виду. Поэтому - никак нельзя.

Помнится, та улыбнулась мне с едва заметной удрученностью в глазах, сказала, что ей больше нечем отблагодарить меня.

Я ж, в порыве внутреннего сострадания и крайнего негодования, что столь красивая, столь милая и молодая женщина одна, без мужа, в маленьком поселке, где для нее нет даже свободного мужика, сказал в ответ, что - совершенно не за что благодарить!.. И заявил-добавил, что рыбалка, видимо, мое призвание!.. Это мне необходимо говорить спасибо всем, кто забирает рыбу!

Откуда было ей при этом догадаться, что ее благодарный, доверчивый взгляд, ее прелестная улыбка уже равнялись для меня приличной стопке крепкого спиртного, способной повлиять на ум-рассудок и до безумия всколыхнуть, взбудоражить чувства!

Мы уже распрощались, и я уж было взялся за ручку двери, чтобы выйти из здравпункта, как снова раздались ее слова:

- Александр, одну минуточку!.. - окликнула она, и продолжала: - От Зинаиды слышала, что в сентябре твой день рождения, ты будешь в увольнении...

- Да. Обычно, отпускают. Обещал зайти к ней в магазин, чтоб выпить пару стопочек ликера или коньяка, - отозвался я. - Заодно их, видимо, необходимо будет называть прощальными. В начале октября - домой!..

- Сколько лет исполнится? - спросила она.

- Двадцать один.

- Какой красивый возраст!.. - промолвила она и неожиданно сказала: - А давайте, Саша, соберемся в этот день у Зинаиды с ее мужем или у меня! Мы приготовим что-то вкусненькое для тебя. Немножко выпьем, посидим, попьем чайку, послушаем пластинки. Вот и будет наша благодарность на прощанье! Ведь мы с Зинаидой, можно считать, сдружились с тобой!

"Боже, какое счастье!.. Полина приглашает в гости! Конечно же! Конечно!.." - пронзило мысли, словно молнией. При этом лично мне от часовых, дежуривших на вышке, не приходилось слышать, чтобы кто-то из солдат или иных мужчин поселка удосужился подобной чести.

Больше для солидности я помолчал, стараясь показать, что напряженно размышляю над ответом, и поскорее согласился, выставив при этом личное свое условие, что коньяк с конфетами - за мной.

Помню, как зажегся радостью взгляд ее карих, прелестнейших глаз, как вспыхнули-порозовели щеки. А ее чудесная улыбка снова будто начинала околдовывать рассудок, воздействуя как крепкое вино.

Помню, как той же минутой назойливый образ Зои, обещавшей, что "будет ждать", вдруг разом потускнел, отпрянул в памяти куда-то в сторону, на задний план и будто скрылся-спрятался теперь уж где-то в глубине, вдали, за темной, как вуаль, полупрозрачной шторкой. При этом вместо обид на нее мне почему-то очень хотелось ото всей своей души желать ей удачи с тем самым Ларевым. А затем, еще минут через пяток-десяток, вдруг теплым, нежным ветерком подступило-нахлынуло совсем уж неожиданное чувство!.. Как ни удивительно, то было чувство величайшей благодарности по отношению к своей неверной девушке. Ведь, что ни говори, а именно она в ночь перед отправкой в армию сделала из меня мужчину. К тому же целых восемнадцать месяцев помогала мне "в моем служении Отечеству" своими письма-ми.

Помню, что двадцать восьмого июля я заново начал зачеркивать в календарике числа. Но ориентиром был теперь не "дембель", а день моего рождения. Точнее - день приглашения Полиной в гости, угодивший, кстати говоря, на воскресенье.

При этом мне с чего-то вскоре начало казаться, что приглашенье было вовсе не случайным и вовсе не столь спонтанным! Я стал детальнее припоминать ее слова, их интонацию, звучание, ее заметную взволнованность. Я вновь и вновь, десятки раз на дню, осмысливал-анализировал ее загоревшийся взгляд, ее улыбку. И, помню, с диким ужасом от предстоящего мне в день рождения счастья, вдруг до удивительного ясно начал понимать еще одно (второе!) назначение ее, в общем-то открытых, откровенных слов, когда она с улыбкой грусти говорила, что "ей больше нечем отблагодарить меня..."

Впрочем, в этом неожиданном предположении можно было даже убедиться. Если догадка являлась верной, то ближе к сентябрю, примерно за недельку до указанного дня, мне непременно должна была поступить информация, что "вечеринка", "наше торжество" под каким-то из предлогов состоит-ся не у Зинаиды с ее мужем, а непременно на квартире у самой Полины.

Собственно, чего бы там у них ни затевалось, но ликер, коньяк и килограмм конфет я закупил у Зинаиды следующим днем, чтобы ни у той, ни у другой не возникало никаких обратных намерений, чтоб не передумали с обещанным в мой день рожденья торжеством. Зинаиду попросил взять- захватить конфеты к ней домой, спиртное же забрал с собой, чтоб было с чем прийти- явиться в качестве виновника мероприятия. Обе поллитровки, чтобы не иметь проблем с их выносом-хранением в команде, я предусмотрительно запрятал за забором, с задней стороны вольеров, в заброшенной собачей конуре, давно уже заросшей частыми кустами мелкого, еще без плодов, рябинника, и травой-коровяком с желтоватыми цветочками на ее довольно высоких стеблях.

Однако, в пределах недели после того, словно в насмешку над чем-то разумным, серьезным, святым (опять-таки при обстоятельствах рыбалки!) судьба свела меня еще с одной красавицей, приехавшей в поселок на каникулы.

Помню, стояли жаркие дни, и к десяти часам температура воздуха на солнцепеке взмывала градусов почти до тридцати пяти. Встав пораньше, еще по холодку, я "махнул" весьма приличный поисковый круг, по окончании его прошел-пробрался меж огромных сучьев по стволу поваленной сосны на речке на ее другую сторону, вывел-"выбрал" рыбу, что "сидела" на живцовых удочках. Помнится, в тот день попались преимущественно окуни, весом несколько поменьше килограмма, и четыре столь же некрупные щучки. По ходу дела поместил весь тот улов в мешок из полиэтилена, всегда имевшийся в моем рыбацком рюкзаке, забросил его на спину и рыбу решил отнести на пекарню, к Шурочке.

Я прошел по тропке грибников-охотников к плоту, перемещаемому с берега на берег с помощью ручной лебедки с тросом, чтобы переправиться на сторону поселка, как вдруг услышал странные, загадочные всплески выше по реке.