Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

Я было снял уже с себя рюкзак, чтоб передать его Ларисе, как та вдруг, взяв меня за руку, умоляюще воскликнула:

- Саша, пойдем со мной! Я познакомлю тебя с моими мамой и папой.

Собственно, я был не прочь исполнить просьбу Ларисы. Мне, кстати говоря, всегда мечталось, особенно во второй год службы, побывать у кого-нибудь в гостях в поселке, посмотреть-понаблюдать, как живут в нем местные семьи. Тем более мне всегда хотелось узнать, кем, собственно, являются отец и мать для их детей относительно, к примеру, деда с бабкой, и какая, собственно, в том случае может иметься разница? Но в этот раз все получалось слишком уж поспешно, неожиданно, и я ответил ей:

- Но будет ли удобно... без предупреждения?..

- Но ты же помогаешь донести мне рыбу, сумку, - упрашивала та.

- Ну, если только под таким предлогом, - согласился я.

Помнится, пригнувшись, чтобы нас случайно не заметила из окон дома Маргарита Львовна, мы поскорее проскочили вдоль забора место, где была посажена картошка, и уже в саду, за кустами слив и вишен, за сплошным малинником, увидеть нас кому-то из соседей было совершенно нереально.

В саду-огороде я воочию увидел прудик, кораблик с мачтами и розовыми парусами, "скалу над озером", тоненькую струйку водопада в гроте, водяную мельницу на ручейке. Я был немало удивлен искусным исполнением орнамента бетонного кольца над родничком, изготовленного в форме довольно покатой чаши. Увидел резную скамейку, качели с просторным плетеным сиденьем, похожим на кресло-качалку.

За тыльной стороной сарая Лариса попросила подождать ее и ушла-"умчалась", чтоб предупредить родителей о моем согласии прийти, заодно - узнать, удостовериться, нет ли случайно в доме кого-то из посторонних.

Спустя еще, примерно, около минуты она опять, во всей своей красе, предстала предо мной, взяла меня за руку и повела скорее за собой. Мы вместе вошли во двор, и мне, груженому сумкой-авоськой в левой руке, с рюкзаком на правом плече, первое, что довелось увидеть - на резном крылечке дома нас встречала удивительная копия Ларисы!.. Но только эта женщина была в халате, чуточку постарше и была в очках. А в окне, опершись крепкими ручищами о подоконник, таращил на нас свои голубые глаза темноволосый кучерявый дядька, вне сомнения, отец Ларисы. Он был в майке, в белых спортивных трусах и таких же точно, как и у супруги, слегка приплюснутых, похожих на квадратики очках.

- Наконец-то, наша девочка с мальчиком! - сцепившись под подбородком пальцами рук, умильно воскликнула женщина. И поспешно прибавила: - Проходи, проходи к нам, Саша! Лариса, веди скорее кавалера в дом!

Помню, Лариса шла впереди, я со своей поклажей - позади нее. Поднявшись по порогам на крыльцо, я поздоровался с мамой Ларисы, назвав ее по имени и отчеству. Сказал, что - снова с рыбой, что на сей раз - килограммов восемнадцать, что с удовольствием смогу ее помочь почистить, разделать, а при наличии стеклянных банок готов помочь ее определить с учетом запасов на зиму.

Раиса Николаевна смотрела на меня большими серыми глазами, обескуражено чему-то улыбалась и была немало польщена, когда я настоял, чтоб шла она впереди меня.

Втроем мы прошли в коридор, служивший сквозным проходом вдоль двух террасок, пристроенных к стене из бревен, и в центре того прохода, окрашенного ярко-синей краской, свернули влево, в сторону двери, утепленной то ли шкурой, то ли дерматином по ватину, (ныне уже не помню) находившейся промеж террасок в указанной бревенчатой стене. Ту дверь на тот момент довольно своевременно открыл для нас Владлен Никитич. Он каким-то чудом уже успел одеться в серые, с отливом брюки и голубую из нейлона (модную в те времена) рубашку, нижний край которой он сумел в одно мгновение засунуть -спрятать под ремень, под брюки.

Помню, перед дверью на полу, так же как в сквозном проходе-коридоре, лежал довольно симпатичный домотканый половик. Но этот был пошире первого, и по обеим сторонам его, около торцовых стен террасок, красовались две, оригинального решения, долбленные из цельного толстенного бревна, весьма уютные скамеечки. Там же, на полу, находились пары три или четыре разноцветных тапок, похожих на вислоухих мохнатых щенков. Помню, Лариса, подойдя к двери, сняла свои полукеды и еще через пару секунд уже предстала в голубых "собачках" на ногах.

- Не стесняйся, Александр! Проходи!.. - пригласил Владлен Никитич, проворковав приятным говорком, увидев мою нерешительность у порога. - Не знаю, как сейчас, но офицерство в царской армии в гостях сапоги не снимало.

- Во-первых, не в чинах!.. Всего-то лишь - в звании ефрейтора! - помнится, не задержал ему с ответом. - Во-вторых, три месяца назад, бегая на след собакам, решил, помимо портянок, иметь на ногах носки. Поэтому не столь уж неудобно и разуться.

- Превосходнейший, достойный подражания ответ! - несколько помед-лив, воскликнул восхищенный Владлен Никитич. Он просил своих премилых женщин не смущать меня своим присутствием при процедуре переобувания, но идти скорее "собирать на стол". Сам же, будучи в носках, шагнул через порог, пожал мне руку. Принял от меня рюкзак, рукой прикинул вес и уважительно воскликнул: "О-о!.. На этот раз килограммов двадцать, не меньше. Вот так у дочки улов!.."

"Да. Где-то около того", - усевшись на скамейке и снимая сапоги, согласился я.

Он попросил меня воспользоваться рыжими большими тапками (те были с черными "ушами", с карими из стеклопластика "глазами"), сам надел темно-зеленые, видимо, немножко тесноватые ему, и мы - я следовал за ним - вошли в прихожую.

Ей оказалась довольно просторная, очень уютная комната, где я увидел еще четыре резные, очень красивые двери. Две - справа по стене, третья, дальняя, прямо напротив нас; к ней вела широкая ковровая дорожка. И четвертая - на входе, слева, меж уже указанной бревенчатой стены и примыкающей к ней под прямым углом перегородкой, образующей перед прихожей нечто вроде тамбура, точнее небольшого коридора.

Подле той перегородки было расположено широкое трюмо. На его подставке-тумбочке, помимо двух или трех расчесок и красивой женской сумки-ридикюля, помнится, стоял флакон с тройным одеколоном, и похоже там же "прописалась"-прижилась электробритва "Харьков" в жестком черном футляре с ободком из нержавейки. Все эти вещи, помнится, в трех зеркалах утроились, и поначалу я не сразу даже понял-догадался, какая из подставок-тумбочек являлась подлинной, реальной. Справа, против зеркала, тоже с тройным отражением в нем возвышалось нечто вроде инкрустированного шкафа-ниши с вешалками для одежды, с отделением для обуви, с изящной полочкой для головных уборов. На ней я оставил пилотку, поправил перед зеркалом свои вихры и, помню, чем-то весьма смущенный, продолжал по-прежнему топтаться в коридорчике. Отсюда я увидел, что в центре той просторной, идеально прибранной, даже роскошной по прежним понятиям комнаты, под люстрой из витых, с едва заметной синевой стекляшек, на смежном с дорожкой огромном бордовом паласе стоял на гнутых ножках круглый стол с тремя красивыми дорогими стульями подле него. Еще два таких же стула находились около стены, вблизи окна. Шестой - был установлен явно неудачно!.. В промежутке меж сервантом с книгами, с фужерами, с узорчатыми рюмками, какой-то еще обильно сверкавшей утварью и редкой новинкой по тем временам великолепнейшим диван-кроватью. В дальнем левом углу на низеньком - как мы могли бы говорить сегодня - "журнальном столике" стояли радиола "Родина" и маленький транзисторный приемник "Сокол". Телевизоров, как помнится, в поселке не было ни у кого, антенн над крышами - тоже, хотя во многих населенных пунктах, что были ближе к городам, они уже появились достаточно-таки массово, и в магазинах даже начинали продаваться телевизоры цветные.