Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

В декабре от Ларисы пришли одно за другим три письма. Теперь она уже боялась спрашивать, "что происходит?" Рассказывала в них о том, что учится неплохо, но удручена (удивлена) моим молчанием, и настроение ее неважное, что ждет меня в Ленинграде хотя бы на один денек, просила разрешения приехать ей ко мне в мой город Меленки.

Я и на этот раз уговорил бабулю "отписаться" в Ленинград, что нет обо мне известий. Помнится, старушка прослезилась, причитала, что, наверное, берет немалый грех на душу, обманывая за одно со мной столь замечательную девушку, не оставляя ей при этом никакой возможности определиться в жизни. "Ведь любит тебя, дурака бестолкового!" - воскликнула она. Заявила, что впредь "отписываться" более не станет. Либо сообщит ей правду, "всю как есть", которая ей известна.

В январе ее писем было только два. Собственно, они ничем не отличались от трех предыдущих, за исключением того, что не просила разрешения приехать и ни словом не обмолвилась о том, чтоб я ответил ей.

Затем ее письма стали появляться реже, реже, и письмо, что принесли в конце июля, можно было считать последним. Однако до того, еще в апреле, как стало мне известно позже, бабуля с дедом отослали ей примерно следующий текст: "Дочка, милая, прости Христа ради нашего непутевого внука! Сами понять не можем, что с ним произошло-случилось, что ему нужно в жизни! Работает где-то в Москве пожарным и кем-то еще, адрес не сообщает..."

Впоследствии, примерно года через полтора, в почтовом ящике "у стариков" (в Меленки я приезжал довольно часто) нашел конверт с известным почерком из Ленинграда. "Если есть хоть малая надежда, немедленно пошлю ей телеграмму, сегодня же уеду в Ленинград просить прощения!.." - вмиг обещал-поклялся самому себе.

В конверте оказалась фотография. Лариса - в белом свадебном наряде; рядом с ней какой-то тощий, долговязый, совершенно невзрачный парень! На плоском его лице подковкою свисали жиденькие усики, глаза при этом впечатляли напряженно-подозрительным вниманием, пугливым взглядом.

Но самым поразительным мне показалось то, что на груди Ларисы - будто чуть заметным красным огоньком горела брошь, похожая на розу. На нем был фиолетовый костюм и нечто кружевное на рубашке, напоминавшее жабо. От воротничка до брюк свисал широкий ярко-желтый галстук. На снимке я видел нежную белую розу рядом то ли с люпином, то ли с чертополохом. Фото было сделано на фоне двухэтажного особняка и белоснежной машины "Волга".

Похоже, в наших судьбах все было обусловлено-предрешено заранее. Сон Ларисы, видимо, был пророческим.

За песней Д. Тухманова и И. Шиферана "Два окна со двора" - во время исполнения которой мне случилось сплыть-спуститься несколько пониже "трав" (поклевок на участке не было) - шел супер-хит Авраама Руссо под заголовком "Знаю". Человек с акцентом под замечательную оркестровку, в сопровождении прекраснейших девичьих голосов, пел-исповедовал весьма про-стые, но очень драматичные слова:

Ночь, эта ночь не согреет нас,

Впереди пустота и страх,

Я уже узнаю эту боль,

Когда умирает любовь.

Тихо плачет моя душа,

Вижу я, что ко мне пришла

Ты сегодня в последний раз.

И припев:

Знаю, скоро тебя потеряю,

Но сердце не хочет понять,

А мне его трудно унять.

Знаю, напрасно себе обещаю,

Что счастье вернется опять.

Тебе меня не надо ждать.

Ложь, твоя ложь как всегда мила,

Она мне опять нужна.

Я пытаюсь найти ответ,

Но вопросов давно уже нет.

Тихо плачет моя душа,

Вижу я, что ко мне пришла

Ты сегодня в последний раз...

Мне, в общем-то, нравится эта песня. Особенно, ее мелодия, страдальческая искренность певца, его акцент, девичьи голоса. В дороге, в машине, мой встроенный в панель магнитофон, наряду с другими столь же уникальными работами своей отдельной записи, только за последний год мне прокрутил ее, наверное, раз двести, если не побольше. При этом последняя строчка припева " тебе меня не надо ждать " всегда немножко удивляет, режет слух довольно очевидной языковой непонятностью. Особенно в смысловом ее отношении. Будто обо что-то спотыкаешься всегда на этой строчке при осмыслении общего текста песни. Впрочем, для талантливой работы в целом (тем более - хита) столь незначительный стилистический срыв, по-моему, не столь уж важен. И, к примеру, в сотню лучших песен я бы, пожалуй, ее включил.

Под эту песню я сплыл едва ль не до "граблей", чтоб далее еще разок-другой пройтись вблизи коряги на "Пустой", как вопреки элементарному благоразумию, смотав скорее удочку и ухватив за ручки вёсла, решительно погреб обратно к перевозу, остро сожалея, что, возможно, именно сейчас, на этой самой тоне, упускаю случай вылова громадной рыбины.

Хотя не исключалось также то, что шел уже двенадцатый час: по времени "ни то, ни се", и вероятность поклевки щуки, в общем-то, была не столь уж многообещающей.

А спустя еще примерно полминуты гребли, я уже отчетливо осознавал, что "сорвался" и плыву назад, за перевоз, в силу трех, весьма значительных, причин.

Во-первых, к этому часу мог возвращаться с затона Юрас. С ним мне очень захотелось непременно повстречаться-свидеться. Пожать ему руку, спросить его о чем-нибудь. О чем-то простеньком, об общем, о житейском. И даже, в случае необходимости, налить ему "своей вишневочки", всегда имев-шейся на всякий случай в моем просторном рюкзаке в трехсотграммовой фляжке.

Во-вторых, взглянуть-удостовериться: по-прежнему ль у "Острова" пасутся парочки? Или же, быть может, что-то нашли в "канаве", в районе "кудрявой ветлы" - махина корпуса парома скрывала их от глаз. При этом нелишне было бы узнать-разведать, вернулась ли "с грибочков" Вика со своим бычком-Олегом? С тех пор прошло уже достаточно немало времени.

И, в-третьих, странным показалось то, что и в моем магнитофоне обе эти песни находились также рядом, в том же их расположении. Хотелось бы, хотя бы мельком, посмотреть-взглянуть на человека, владельца записей!.. Узнать-прикинуть возраст, рост, увидеть-оценить лицо, одежду.

С интересом - хотя не очень-то приветствую шум-показуху на реке, тем более при людях, - ждал следующей песни. И, как нарочно, словно мне в укор, в напоминание о прошлом, зазвучал-поплыл над Кручею "Владимирский централ" с его припевом: "лежит, лежит на сердце тяжкий груз..."

"Однако, избранные мною песни М.Круга, "Бутырки" и др., у меня на отдельном диске..." - подумалось мне. И я их слушаю не столь уж часто. Так сказать, не более одного раза в месяц. Преимущественно с тем, чтоб не зациклиться лишь на веселом, на приятном. Чтоб не забыть, однако, об "обратной стороне медали" в нашей ненадежной, обесценившейся с перестройкой жизни.