Дэн Браун - Инферно [litres]

Повернувшись, она увидела старуху с наполовину очищенной луковицей и ржавым ножом: теперь та стояла над насильником, из раны на спине которого хлестала кровь.

Старуха, угрожающе размахивая окровавленным ножом, посмотрела на остальных так, что те предпочли как можно скорее унести ноги.

– Salamat, – произнесла Сиенна сквозь слезы. – Спасибо.

Старуха жестом показала, что ничего не слышит.

Сложив ладони, Сиенна закрыла глаза и склонила голову, выражая свою признательность. Когда она вновь их открыла, старуха уже исчезла.

Сиенна тут же покинула Филиппины, даже не попрощавшись с другими членами их группы. Она никогда и никому не рассказывала о том, что с ней произошло в Маниле. Она надеялась, что таким образом ей со временем удастся обо всем забыть, но она ошибалась. По прошествии нескольких месяцев ее по-прежнему мучили ночные кошмары, и она нигде не чувствовала себя в безопасности. Она записалась в секцию боевых искусств и быстро освоила смертоносные приемы китайской техники дим-мак, но продолжала чувствовать себя в опасности везде, где бы ни находилась.

Депрессия вернулась, причем многократно усилившись, и у Сиенны совершенно пропал сон. Она заметила, что у нее начали выпадать волосы: с каждым днем на расческе их оставалось все больше и больше. За несколько недель, к своему ужасу, она облысела почти наполовину и сама поставила себе диагноз: алопеция, вызванная стрессом, излечить которую можно только снятием самого стресса. Однако при каждом взгляде на себя в зеркало она видела свою лысеющую голову, и сердце ее снова билось в тревоге.

Я выгляжу как старуха!

Сиенне ничего не осталось, кроме как побрить голову. Теперь она хотя бы не выглядела старой. Не желая походить на онкобольную после курса химиотерапии, она купила парик со светлыми волосами и носила его, стянув волосы в конский хвост. По крайней мере, она стала внешне похожей на саму себя.

Однако внутри Сиенна Брукс изменилась.

Я – паршивая овца.

В отчаянной попытке изменить свою жизнь, оставив прошлое в прошлом, она отправилась в Америку и начала изучать медицину. У нее всегда была тяга к врачеванию, и она надеялась, что, став доктором, сможет ощутить свою полезность… и хоть как-то облегчить страдания в этом полном боли мире.

График занятий был плотный, но учеба давалась ей легко, и, пока ее сокурсники штудировали учебники, Сиенна стала подрабатывать в театре. Постановки, конечно, были не шекспировскими, но благодаря ее способности к языкам и отличной памяти спектакли стали для нее своего рода отдохновением, позволявшим хоть на время забыть, кем она была… и стать кем-то другим.

Не важно кем.

Сиенна старалась убежать от себя с тех пор, как научилась говорить. Еще в детстве она отказалась от своего первого имени Фелисити и предпочла ему второе – Сиенна. Фелисити означало «счастливая», что никак ей не подходило.

Не думай о своих проблемах , повторяла она себе. Переключи внимание на проблемы мира.

Приступ паники, который она пережила на запруженных людьми улицах Манилы, породил в ней глубокую обеспокоенность перенаселением планеты. Вот тогда она и заинтересовалась взглядами Бертрана Зобриста, занимавшегося генной инженерией и выдвигавшего весьма оригинальные решения проблем перенаселения.

Он настоящий гений , пришла она к выводу, читая его статьи. Никто еще не удостаивался от нее столь высокой оценки, и чем больше его трудов она читала, тем больше проникалась уверенностью, что он – поистине родственная душа.

Его статья «Ты не можешь спасти мир» напомнила Сиенне то, что ей говорили с детства… но сам Зобрист верил в прямо противоположное.

Ты МОЖЕШЬ спасти мир , писал Зобрист. Если не ты, то кто? И если не сейчас, то когда?

Сиенна проштудировала математические выкладки Зобриста, убеждавшие в неизбежности катастрофы, предсказанной Мальтусом, и исчезновения человека как вида. Ее интеллекту был близок научный подход Зобриста при анализе проблемы перенаселения, но от нарисованной им картины будущего… математически обоснованного… такого очевидного и неизбежного… ее стресс только усиливался.

Неужели никто больше не понимает, что их ждет?

Хотя идеи Зобриста пугали Сиенну, он стал ее идолом: она следила за всеми его выступлениями, читала все его статьи. А узнав, что он собирается выступить с лекцией в Штатах, поняла, что обязательно должна на нее попасть. И в тот вечер мир для нее изменился.

На ее губах появилась улыбка при воспоминании о том волшебном счастливом дне… том самом, который возник в ее памяти всего несколько часов назад, когда она ехала в поезде с Лэнгдоном и Феррисом.

Чикаго. На улице метель.

Январь. Это было шесть лет назад… а кажется, что только вчера. Я пробираюсь, подняв воротник от пронизывающего ветра и слепящего снега, по заваленной сугробами центральной улице Чикаго. Несмотря на холод, я повторяю себе, что мне обязательно нужно добраться до зала, где сегодня будет выступать сам великий Бертран Зобрист.

Зал почти пуст, когда на сцене появляется высокая элегантная фигура.

Он высокий… очень высокий… а за пронзительным взглядом зеленых глаз угадывается знание самых сокровенных тайн мира.

– К черту этот пустой зал! – заявляет он. – Приглашаю всех в бар!

И вся наша маленькая группа перебирается в бар отеля и устраивается в отдельной кабинке, а Зобрист говорит о генетике, перенаселении и своей новой страсти… трансгуманизме.

Спиртное льется рекой, и у меня такое чувство, будто я на личной встрече с рок-звездой. Каждый раз, когда Зобрист останавливает на мне взгляд своих зеленых глаз, мною овладевает какое-то неведомое доселе чувство… сильнейшего сексуального влечения.

Никогда раньше я такого не испытывала.

А потом мы с ним остаемся одни.

– Спасибо вам за сегодняшний вечер, – говорю я, чувствуя, что от выпитого слегка кружится голова. – Вы – настоящий гуру.

– Это лесть? – улыбается Зобрист и наклоняется ближе. Наши колени соприкасаются. – Она может далеко завести.

Заигрывание явно неуместно, но за окном пустого отеля метет метель, и кажется, что время остановилось и весь мир замер.

– Что скажешь? – спрашивает Зобрист. – По стаканчику у меня в номере?

Я не шевелюсь, понимая, что выгляжу точь-в-точь как олень, парализованный светом фар. Я даже не знаю, как это делается!

Глаза Зобриста тепло поблескивают.

– Позволь, я угадаю, – шепчет он. – У тебя это первый раз со знаменитостью.

Я чувствую, что краснею, и стараюсь скрыть нахлынувшие чувства – смущение, возбуждение, страх.