Роберт Хайнлайн - Марсианка Подкейн. Гражданин Галактики (сборник)

Она повертела пистолет в руках:

– Но, брат, я же никогда ни в кого не стреляла!

– Ну, ты же сможешь, если понадобится.

– Я думаю, да.

– Ничего особенного. Просто направь его куда надо и жми кнопку. Лучше держи обеими руками. И не стреляй попусту.

– Хорошо.

Я шлепнул ее и сказал:

– Давай, вперед. Увидимся позже.

И сам двинулся в путь. Я оглянулся один раз, но она уже скрылась в тумане. На всякий случай я отошел на небольшое расстояние от дома, а затем сконцентрировался на том, чтобы держать направление примерно на запад.

И я заблудился. Вот и все. Мне нужен был курсограф, но я полагал, что смогу обойтись без него, а Под он был необходим. Я безнадежно заблудился. Не было ветерка, который можно бы было ощутить, послюнив палец, а провернуть трюк с поляризованным светом, чтобы отыскать Солнце, гораздо труднее, чем вам кажется. Час назад я должен был достичь кольцевой дороги, а я все еще блуждал среди трясины и открытой воды и старался не попасть кому-нибудь на обед.

И внезапно свет стал невообразимо ярок, и я упал ничком и лежал, прикрыв глаза рукой и ведя отсчет.

Я вообще не пострадал. Взрывная волна окатила меня грязью, и грохот был довольно неприятный, но я оказался далеко от реальных неприятностей. Полчаса спустя меня подобрала полицейская машина.

Конечно, я должен был обезвредить ту бомбу. Я так и собирался поступить, если все пойдет хорошо; она и предназначена-то была только для того, чтобы исполнить трюк типа „Самсон в храме“, если все пойдет плохо. Последнее средство.

Возможно, я должен был задержаться, чтобы обезвредить ее, как только свернул шею старухе Грю, – но тогда нас мог поймать Джоджо, все еще под кайфом от „блаженства пыльцы“. Как бы то ни было, я этого не сделал, а потом я был очень занят, стреляя в Джоджо, решая, что делать дальше, объясняя Подди, как пользоваться пистолетом, и отправляя ее в путь. Я не думал о бомбе, пока не оказался в нескольких сотнях метров от дома, – и я, конечно же, не захотел возвращаться, даже если бы мог отыскать его в тумане, что сомнительно.

Очевидно, Подди сделала именно это. Вернулась в дом, я имею в виду. Ее нашли позже в тот же день, приблизительно в километре от дома, за пределами зоны полных разрушений, – но ее зацепило взрывом.

С живым детенышем феи в руках – ее тело защитило его; он, кажется, вообще не пострадал.

Вот почему я думаю, что она возвращалась в дом. Я не уверен, что это тот самый детеныш, которого она назвала Ариэлем. Может, она подобрала другого в джунглях.

Но это кажется маловероятным, дикий бы ее исцарапал, а его родители разорвали бы ее на части.

Я думаю, она сразу собиралась спасти этого детеныша и решила мне об этом не говорить. Очередной ее сентиментальный заскок. Она знала, что я буду вынужден убить взрослую, – и она ни словом не возразила. Под могла вести себя разумно, когда это было абсолютно необходимо.

Тогда, взволнованная нашим освобождением, она позабыла взять его с собой, так же как я забыл обезвредить бомбу после того, как она нам была больше не нужна. Поэтому она вернулась за ним.

И потеряла курсограф, так или иначе. По крайней мере, его не нашли на ней или около нее. Ей пришлось нести пистолет, сумочку, детеныша феи и курсограф. Возможно, она уронила его в болото. Должно быть, так и было, потому что у нее было достаточно времени, чтобы вернуться в дом и успеть убраться от него подальше. К этому времени Подди должна была оказаться уже километрах в десяти, так что, скорее всего, она очень быстро потеряла курсограф и потом только ходила по кругу.

Я рассказал обо всем дяде Тому и готов был повторить людям Корпорации, м-ру Кунье и так далее, а потом понести свое наказание. Но дядя велел мне держать рот на замке. Он согласился с тем, что я заслужил наказание и что я действительно крупно облажался – впрочем, как и он сам, да и все остальные. Он был мягок со мной. Жаль, что он не ударил меня.

Мне обидно, что так получилось с Подди. Временами она доставала меня своими попытками командовать и своими нелогичными идеями – но все равно мне жаль ее.

Жаль, что я не умею плакать.

Ее маленький диктофон лежал в сумочке, часть записи удалось восстановить. Хотя в ней не много смысла, она не рассказывает, что делает, а просто что-то бормочет, типа:

„…Там, куда я иду, очень темно. Люди не острова, которые сами по себе. Помни об этом, Кларк. Ох, мне так жаль, что я все испортила, но помни об этом, это важно. Их всех нужно иногда обнимать. Мое плечо – святой Подкейн! Святой Подкейн, ты слышишь? Дядя Том, мама, папа – кто-нибудь меня слышит? Пожалуйста, слушайте, пожалуйста, потому что это важно. Я люблю…“

На этом все обрывается. Так что мы не знаем, кого она любила.

Может быть, всех.

М-р Кунья заставил их задержать „Трезубец“, и теперь мы с дядей Томом снова летим. Детеныш феи все еще жив, и доктор Торланд говорит, что у него нет лучевой болезни. Я называю его Ариэль и, видимо, буду ухаживать за ним долгое время; говорят, феи живут столько же, сколько мы. Он хорошо привыкает к жизни на корабле, но иногда ему становится одиноко, и приходится его брать на руки и обнимать, чтобы он не плакал».

Шел 1956-й год, одиннадцатый год сотрудничества Хайнлайна с издательством «Scribner’s». Вчерашние дети, подсевшие на Хайнлайна с «Ракетного корабля „Галилео“», уже скоблили по утрам подбородки и приобщались к пиву и чиксам. Им предстояло поджариться во Вьетнаме и оставить следы рубчатых подошв на лунном пепле. На смену им приходило новое поколение, которому предстояло совершать цифровую революцию и построить постиндустриальное общество в отдельно взятой стране, и даже юный Билл Гейтс уже сучил ножками и пускал молочные пузыри в своей колыбельке.

Хайнлайну же предстояла рутина поиска сюжета, долбежка на машинке и новые дрязги с редакцией детской литературы в лице Алисы Далглиш. Рутины Хайнлайн не любил. И вообще – ему хотелось расти как писателю. В голове его бродили новые схемы и методы (Вирджиния потом убила годы жизни, пытаясь собрать его разрозненные заметки о литературных методах в нечто удобоваримое, но так и не смогла), и кое-что из этих наработок готово было выплеснуться в детский роман. На этот раз он решил отказаться от проверенных методик и не писать роман, укладывающийся в одно-два события из жизни подростка. Постоянные сетования Алисы, что возраст героя закрывает рынок для более старшей (или, наоборот, младшей) аудитории, сыграли свою роль, и Хайнлайн решил написать настоящий роман взросления, который охватит весь диапазон от 10-летнего мальчика до 25-летнего молодого человека. Роман задумывался как откровенно «взрослый», за вычетом темы взаимоотношения полов, естественно. Теоретически, у Хайнлайна должна была получиться универсальная вещь для широкой целевой аудитории, прием, который в постмодернизме назвали двойным кодированием.