Роберт Хайнлайн - Марсианка Подкейн. Гражданин Галактики (сборник)

А началось все с известной детской считалочки: «Rich man, poor man, beggar man, thief…»

Полный текст поэтического шедевра:

Даже если вы не родились в Америке, вам наверняка знакома ее первая строчка: «Богач, бедняк…»

Далее следуют:

В другом варианте вместо юриста (Lawyer) фигурирует торговец (Merchant). В книге, как мы знаем, будет предостаточно вождей, торговцев, юристов и прочих. Но начинается все с богача, бедняка, нищего и вора.

Хайнлайн добавил к считалочке атмосферу «Тысячи и одной ночи» и оставил намек на твеновских «Принца и нищего».

«Наш герой – нищий-вор в большом городе, сирота, которого воспитывает дядюшка Джулс (не родня), возможно, что-то вроде Феджина, наставника Оливера Твиста».

В другой части заметок, впрочем, история начинается с корабля космических торговцев: «Дэйв Девро захвачен космической гвардией, семья распадается, и Дэйва отправляют в (государственную) школу для мальчиков его возраста. Остальная часть книги может быть посвящена его усилиям вырваться оттуда, чтобы вернуть свою семью и снова выйти в космос».

Позднее Хайнлайн скомбинировал два независимых сюжета в один, положив начало полифонии «Гражданина Галактики». Роман был написан за три недели, с 12 ноября по 8 декабря 1956 года. Он занял 238 страниц и составил сто с лишним тысяч слов. 11 декабря Хайнлайн писал своему литагенту: «Он так безобразно растянут, что мне понадобится две или три недели на сокращения. Я надеюсь, что обгрызенный вариант окажется в руках машинистки до Рождества, и тогда я смогу послать Вам экземпляр для возможной продажи в журналы где-то в середине января».

Еще он писал, что хочет сделать журнальную версию немного отличной от детской: «…Хочу на сей раз попробовать слегка улучшить текст, немного сдвинув акценты, по-своему для каждой аудитории».

За время работы над текстом Хайнлайн четырежды менял рабочее название. Предпоследним было «The Chain and the Stars» – «Цепи и звезды». Или «Кандалы и звезды». Как обычно, Хайнлайн запрятал в нем различные двусмысленности. Например, намек на «Звезды и полосы». Хайнлайн заменил его уже в чистовике на более обтекаемого «Гражданина Галактики».

В «Scribner’s» роман внезапно имел оглушительный успех.

8 февраля 1957 года

Лертон Блассингейм – Роберту Э. Хайнлайну

Алиса Далглиш назвала «Гражданина» лучшей историей Роберта на настоящий момент.

А поскольку секс в романе изначально отсутствовал, придирки редактора свелись к минимуму: добавить ссылку, что бабушка на «Сису» была шокирована неприличными картинками, развешенными в кубриках (на самом деле вполне безобидные пинапы, которые в переводах почему-то сливаются с порнушкой, извлеченной из-под матрасов, в единое целое), убрать неприятие Баслимом государственной религии Джаббалпура и убрать упоминание порнографических журналов, которые торговцы продали чужакам.

28 февраля 1957 года

Лертон Блассингейм – Роберту Э. Хайнлайну

Больше никаких сокращений в «Гражданине», это очень компактная история, из нее больше нечего изымать. Мисс Далглиш хочет только одно очень маленькое сокращение, о государственной религии.

Однако у Хайнлайна на этот счет было совсем иное мнение, которое он, поначалу согласившись с необходимостью исправлений, не преминул высказать:

29 апреля 1957 года

Роберт Э. Хайнлайн – Алисе Далглиш

Эта государственная религия – порочная штука, она поддерживает рабство, позволяет гладиаторские бои, подает императора как бога или полубога с божественными атрибутами… и что мне прикажете теперь делать? Показать, как старик учит малыша уважать эту религию?

Написано было вполне корректно. Но Хайнлайн, естественно, не сумел выдержать дипломатический тон и закончил письмо требованием вернуть рукопись и уведомлением о невозможности далее работать с издательством «Скрибнер»:

…У меня никогда не вызывала симпатии политика, ставящая своей задачей ублажение самодовольных лицемерных предрассудков всяких невежд и недоучек, с целью продать побольше книг…

По счастью, перед отправкой это письмо прочитала Джинни. Она пришла в ужас и убедила его отредактировать наиболее острые моменты. После чего Хайнлайн, как обычно, побежал жаловаться своему другу и литагенту Лертону Блассингейму:

17 мая 1957 года

Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингейму

Спасибо за предложение о передаче сюжета на одобрение мисс Далглиш, но мы пробовали это несколько раз, и каждый раз это вызывало неприятности. Она одобряла сюжет, изложенный в синопсисе, но меняла решение, когда видела готовый текст, несмотря на то что я строго придерживался сюжетной линии. Именно по этому поводу мы с ней больше всего собачились по «Красной планете»… которая в итоге оказалась главным бестселлером в ее списке, несмотря на то что я отказался от всех отклонений от одобренного сюжета, на которых она настаивала. Нет, уж если представлять ей на рассмотрение еще одну книгу, то без всякого предварительного ознакомления, пусть либо «да», либо «нет».

Я знаю, что так и не пояснил, почему две правки, по общему признанию легкие и незначительные, бросили меня в штопор и отняли у меня десять дней работы с большими мучениями. Я не знаю, как мне это объяснить, но это правда. Часть причин можно найти в моей чикагской лекции, которую Вы недавно читали. Я с неизбежностью пишу научную фантастику, руководствуясь единственным принципом – принципом экстраполяции и перемен, – но как только моя вещь попадает к редактору (как в данном случае), ее начинают проверять на соответствие куда более древним принципам, которые гласят, что наша нынешняя культура в высшей степени безупречна и я не должен лезть своими грязными руками ни к одной из ее деталей, которые дороги сердцу любого критика, который может прочитать мою историю. И это дошло до той стадии, когда я уже не могу продолжать. Могу ли я писать по-другому, пока не знаю. Не смогу, пока не вернется нормальное настроение. И я не знаю, как ей сказать, что я, похоже, не смогу выдать ей ту историю, которую она от меня ожидает, – я пробовал шесть или восемь раз, потратил впустую много дней, и все способы, которыми я могу выразить это, кажутся грубыми или неадекватными. Я знаю, что это выглядит глупо, но это правда.

Чуть позднее он признавался Лертону: «Я чувствую, что мы зашли в тупик с этой ювенильной серией».

Затем депрессия сменялась моментами самоотреченного просветления, и он бросался писать Алисе Далглиш чуть ли не покаянное: «…Вы можете редактировать меня, потому что с этим Вы справляетесь лучше, чем я; другим редакторам я не позволю ничего менять, потому что они не столь хороши. Короче говоря, я хочу продолжать писать книги для ребят, и я хочу писать их для Вас. А если у нас это не получится, я, видимо, не буду их писать ни для кого другого…»