Павел Парфин - Сопротивление бесполезно! [СИ]

— Да че тут гадать! — заорал Здоровяк. — Вон в том гробу вампирище лежит!!

— А в этом кто же, по-твоему? — ехидно так спрашивает графиня Батори.

— Да вроде жмурик нормальный. Вон сколько чесноку напихали. И крест на груди. Все путем.

— Ты уверен?.. Ай нет, ошибаешься!

С этими словами мадам Батори перевернула гроб с первым покойником — тот мешком плюхнулся на пол. — Все, свободно место! Не догадываешься для кого?! А-ха-ха!

— Вот дура! — только и мог сказать наш герой, после чего графиня с привычной жадностью набросилась на него…

…А вот и Коровин! Гриценко мигом очнулся, едва перешагнув порог дома кровопийц. «Эх, чтоб им пусто было!.. Мне было пусто!..»

Пир у Коровина шел горой, когда прибыли Серега и Миц. Ягра уже не в комбидрессе, а в умопомрачительном черно-красном, с золотыми блестками платье танцевала вамп-танго. Танцевала одна, с отрешенной, грустной улыбкой на губах. Но стоило появиться Гриценко, как Ягра немедленно преобразилась… Заметив это, Шабар, неразлучная Ягрина подружка, глупо хихикнула в кулачок. А потом, подняв на Серегу колючие черные очи, как выпустит в его сторону когти!

Несколько вурдовампов, которых Гриценко видел впервые, сложили громадную пагоду из бутербродов со свернувшейся кровью, облили сверху подозрительного вида бледно-красным кетчупом или сиропом и подожгли. Вскоре горящие бутерброды начали издавать невыносимо громкие, хлесткие звуки, наподобие тех, которые издают патроны, брошенные в костер. Началась дьявольская пальба, сопровождаемая ликующими воплями вурдовампов. Но даже она не смогла заглушить звонкий старушечий голос. Гриценко диву давался: бабка, что едва не проткнула его клюкой, теперь как ни в чем не бывало распевала частушки:

С непривычки язык ее то и дело цеплялся за молодые клыки, и бабка временами шепелявила. Ей старательно подпевали отец и мать Артема Бойко. При этом двойник Жванецкого самозабвенно стучал алюминиевыми ложками, а копия Мерилин Монро лихо наяривала на губной гармошке. Самого Артема нигде не было видно… Да вот же он!

Коровин, видимо, сытый кровью, отвязывался на полную катушку — изображал матерого мамонта. Клыки у него и в самом деле были ого-го! Да и бакенбарды вполне смахивали на шерсть первобытной зверюги… А «охоту» на него устроили… Кто бы мог подумать! Те четверо Серегиных обидчиков — Артем-«Маруани», Лысый-толстый, Прилизанный и Бейсболка, как в свое время окрестил их Серега. Они тыкали в Коровина-«мамонта» какими-то жалкими прутиками (в руке Прилизанного — коротышки-блондина с вечно набриолиненными волосами — кажется, мелькнула даже клюшка для гольфа), но Коровин, войдя в роль, разбрасывал их, как котят.

И тут Гриценко перевел взгляд на Ягру — и вовремя! Женщина-вурдовамп вдруг выхватила откуда-то между ног прямую, как копье, черную змею и зло метнула в Серегу. Как и в прошлый раз, Гриценко ловко поймал на лету гадюку, но прикуривать не стал от ее огненного языка, а швырнул в Коровина. Тот чудом углядел змею, увернулся, и змея досталась Артему — бахнула ему прямо в лоб! Голова Артема так и покатилась, дымясь, по полу. Вокруг все стихло, поцарапанная иглой, истерично взвизгнула пластинка на «Аккорде-301», вурдовампы недовольно зароптали, а Коровину вмиг опостылело играть роль мамонта.

— Гриц, ты отомстил дважды. Это слишком, — насупившись, Коровин встал посреди комнаты. Рядом, склонившись над Артемовой головой, тихонько подвывали Ягра и Шабар.

— Да ну! — с напускным безразличием попытался отмахнуться Гриценко. — Ему просто не посчастыло!

— Ты говоришь ерунду, Гриц! Мы каста единомышленников, а не свора враждующих между собой кровопийц!

— Я уже слыхал об одной такой касте. О «новых ариях», — усмехнулся Гриценко, обведя взглядом притихших вурдовампов. Никто не решался взглянуть Сереге в глаза.

— Ты перечишь мне, Гриц. Я опять начинаю сомневаться в твоей преданности. Знаешь что… Приведи свою дочь!..

— Дочь!! — в тот же миг взорвались вурдовампы, впившись в Гриценко ненавидящими взглядами.

— …Иначе мы сами разделаемся с ней. А потом подумаем, как поступить с тем, кто вносит раскол в наш древний союз, — грозно закончил Коровин.

Гриценко глянул на часы: до рассвета оставалось еще полтора часа — должен успеть.

— Успеем? — Машка озорно и в то же время с обожанием смотрела на Вовку. Ее голая нога была игриво закинута на его голую попу. Лицом к лицу они лежали в постели, наспех сооруженной среди бесполых черных ящиков, компьютера, проводов, лампочек, по соседству с удивительным гуслевидным прибором с необычным названием «Поляриз».

— Успе… А ты знаешь: успех — от слова успеть? — Вовка потянулся губами к девушке и нежно поцеловал грудь. — Куда нам спешить?

— Так ведь кто-то пришел! — рассмеялась Машка и вдруг оказалась сверху на юноше. Они куда-то помчались — лихо, не разбирая дороги, не оглядываясь, не пожертвовав целомудрию и пяди постели…

Приехала из села Ольга, Вовкина мама. Спинов-старший встретил жену в дверях, забрал из рук кучу свертков и пакетов. Ноши было столько, что Спинов даже присвистнул, а затем глянул, нет ли кого позади Ольги. Никого. Отнес пакеты на кухню. Чего в них только не было: меднобокие огурцы и совсем уж медноголовый репчатый лук, ведро розовой картошки, двухлитровая банка с малосольными огурцами, пахнущими укропом и чесноком. Были даже живые раки, варенье из алычи, пять вяленых лещей, лукошко пахучих, аппетитных маслят… От самой Ольги пахло нездешним, загородным летом, привыкшим к воле и работе на свежем воздухе.

— От тебя пахнет сеном, — поцеловав волосы жены, улыбнулся Сашка. — Пахнет, как от…

— Как от лошади? — фыркнув, насмешливо повела бровью Ольга. С ней что-то происходило, пока невидимое Сашкиному взгляду.

— При чем тут лошадь? Как от букета твоих цветов, — Спинов осторожно расправил в керамической вазе пучок желтых, розовых и фиолетовых цветов, привезенных женой.

— Ты какой-то озабоченный. Такой ты мне не нравишься, — продолжала дуться Ольга. — Я по-другому представляла нашу встречу. Думала, приеду, приму душ, мы выпьем кофе, поделимся впечатлениями и… займемся любовью. Нет, лучше сначала займемся любовью, а потом поделимся впечатлениями. А ты какой-то… Ты что, не рад мне?

— С чего ты взяла? Конечно, рад! Я тоже по тебе очень соскучился… Просто столько событий за последнее время. Мысли разные лезут в голову…

— Тогда зачем ты говоришь глупости: «От тебя пахнет сеном…»? От меня пахнет женщиной, которая две недели пробыла на солнце и свежем воздухе, среди такой красоты! Сашка, а какая в деревне река! — вдруг Ольгу понесло, точно щепку, угодившую в скрытое от глаз течение. — Решила я искупнуться, думала, никто не увидит, разделась догола и — бултых! А дядя Миша углядел, паразит такой, и давай кричать на весь берег: «Олька, конец тебе! Здесь рыба голодная ходит, как зверь! Рыбаками приучена жрать чужих голых баб!» На крик дети сбежались, а среди них такой мальчик, прелесть… А после работы, когда уж с сеном покончили, затеяли зачем-то хоровод водить. Там же, на лугу. Все дядя Миша, баламут. Старики посходили с ума и вроде не пили, а как дети малые стали, скачут, прыгают через костер, хотя Купала-то когда был!.. А когда поужинали, песню затянули, я раньше такой не слыхала, а у того мальчика голос-то какой оказался — серебряный, Сашка, голос. А заночевала прямо в свежей копне. Прохладно, правда, было, да ничего — не замерзла. Сено как обняло, как проглотило в свои объятия — аж дух захватило! Знаешь, до рассвета, думала, не до живу. Так сердце билось от счастья.