Юрий Бедзик - Великий день инков

Блеснул электрический фонарь.

— Вот он, сеньор Коэльо.

Отставив в сторону правую ногу, Ганкаур с вызовом смотрел на своих врагов. Он был готов умереть, как это подобает вождю мощного племени сельвы.

Доктор Коэльо смотрел несколько минут в лицо белолицего индейца, на котором дрожало желтое кружало от электрического фонаря. Затем, не говоря ни слова, потянулся к кобуре и вынул пистолет.

— Пьетро! Ты, Пьетро? — спросил он.

Его голос пробудил в душе дикаря целую бурю. Смерть смотрела на него, и эта смерть снова называла его удивительным, чужим именем "Пьетро".

Рука доктора Коэльо поднялась выше. Слабый палец нажал на гашетку. Гром выстрела перекрыл короткий стон, вырвавшийся из груди доктора. Коэльо ошибся. Почувствовав внезапную слабость во всем теле, он схватился левой рукой за дерево и пошатнулся. Бойцы бросились к своему командиру.

И тогда Ганкаур, среди смятения и тьмы, пумой прыгнул в заросли. Ночь бесследно поглотила его.

"Голиаф" подходил к поселку каучеро. Вечерние сумерки окутывали реку. Нагретая за день вода слегка дымилась.

Форштевень судна осторожно разрезал волны. Опытная рука капитана Пабло лежала на штурвале. Каждым своим нервом Пабло чувствовал движение "Голиафа". Малейший толчок суденышка остро отдавался в сердце старого капитана.

Проклятая река! Капитан нервничал. Сейчас можно было врезаться в столетнюю корягу и у причала засесть так, что потом не спасет и сама Мадонна. О, как не любил капитан Пабло Верхнее Ориноко! Скорее бы попрощаться с хорошими сеньорами и отправиться назад, в свой родной Сан-Фелиса.

В каюте капитана шел разговор. Бунч привел своих друзей к сеньоре Эрнестине. Та лежала в гамаке, обессиленная, какая-то маленькая и худая, как десятилетняя девочка, и только глаза ее светились неугасимой огнем. Такие глаза запоминались на всю жизнь. Большие и глубокие, они содержали в себе неописуемое страдание.

— Я счастлива видеть вас, сеньор профессор.

Ей напомнили о Тумаяуа. Она, будто впервые услышав его имя, подняла на переносице брови и вдруг стала строже.

— Парень здесь, на ланчии?.. Если можно, позовите его!

Крутояр положил ей на руку тяжелую ладонь. Он не хотел волновать сеньору. Тумаяуа мог снова вывести ее из равновесия, напомнив о событиях прошлой ночи.

Но глаза сеньоры просили, ей нельзя было отказать. Тогда профессор склонил голову. Он согласился привести парня.

Крутояр вышел из каюты так стремительно, что на всех даже повеяло ветром. Затрепетал слабый огонек свечи. Тень Бунча затанцевала на противоположной стене.

Замолчал мотор, и в тишине, так внезапно наставшей, послышался нежный плеск волн. Капитан Пабло подводил корабль к причалу.

Вошел Тумаяуа. Он переступил порог и встал у самой двери, будто не решаясь приблизиться к сеньоре Эрнестине. В призрачном свете свечи его лицо казалось совсем черным. Кто знает, что чувствовал он в эту минуту. Скрестив на груди руки, юноша будто ждал приказа.

Крутояр посмотрел на его тело, атлетическое и красивое, словно статуя сказочного бога, и подумал: "Наверное, ни один народ в мире не научился так скрывать свои движения души, как индейцы".

— Я слушаю сеньору.

Руки Тумаяуа еще крепче прижались к мускулистой груди. Ноздри носа раздулись. Во всей фигуре его была решительность, преданность и готовность к самопожертвованию.

Эрнестина Коэльо несколько секунд внимательно рассматривала парня, будто убеждалась, действительно ли это ее верный Тумаяуа, друг брата Орнандо, которому можно было доверить все, даже жизнь.

Конечно, это был Тумаяуа.

И тогда сеньора Эрнестина попросила, чтобы их оставили наедине.

Крутояр, Бунч и Самсонов вышли из капитанской каюты.

Небо горело звездами. На берегу сновали смутные тени, но ни одна из них не приближалась к кораблю. Капитан Пабло с Сильвестром пришвартовывали "Голиаф".

Крутояр задумчиво смотрел во мрак ночи. Как встретит их эта земля? Какими грозными тайнами поразит, чем заполонит сердца, привлечет к себе внимание? И найдут ли они на ней настоящих друзей, которым можно доверить свою судьбу? Надо было решать, как экспедиция будет продвигаться дальше.

Профессор тихо сказал Бунчу:

— Кажется, отсюда начнется самое трудное. Капитан Пабло рассказал мне, что в индейских селениях, у горы Комо, появился какой-то белый чужак. Возможно, это и есть голландец.

— Но в Комо надо пробираться непроходимыми зарослями, — буркнул Бунч.

— Каковы бы ни были те дебри, но дело по спасению Ван-Саунгейнлера требует от нас решимости.

Тихо скрипнула дверь. На пороге капитанской каюты появился Тумаяуа. В светлом прямоугольнике было видно резко очерченный профиль его головы, широкую грудь. Он хотел что-то сказать, но вдруг склонил голову и быстро пошел на корму, взбежал на трап и через мгновение был на берегу.

Профессор шагнул к двери, но Бунч задержал его.

— Подождите здесь, Василий Иванович, я зайду сам. И вы, Илья Григорьевич, тоже подождите. — С необычной для него решительностью Бунч направился в каюту.

Сеньора Эрнестина лежала без памяти. На ее губах выступила кровавая пена. Женщина тихо бредила. Под стеной у ее ног угасала свеча. Слабый огонек сопротивлялся, будто невидимая рука пыталась задушить его.

Неужели и сеньора Эрнестина должна погаснуть, как этот огонек?

Врач склонился к груди больной. Кого она звала к себе на помощь? Что за люди должны были идти с ней бок о бок? Имена были странные, незнакомые, она произносила их с трепетом, с радостным напряжением. Иногда приказывала, сердилась, повышала голос. Тогда ее грудь начинали подниматься быстро и горячо.

Вдруг Бунчу показалось, что он услышал знакомое слово, знакомое название. Он не поверил. Весь замер в напряжении. Случайность! Откуда ей знать про их путешествие, про их поиски, о той загадочной горе, к которой они стремятся дойти? А может, у нее своя цель? Вот же сейчас окровавленными, неживыми губами она прошептала грозное, неизвестное слово. Сказала его как сигнал. Бросила в темноту каморки и вместе с ним будто выдохнула половину своей жизни.

— Василий Иванович! — позвал Бунч профессора и шепотом рассказал ему все, что услышал из уст раненой.

— Неужели? — Крутояр был поражен не менее Бунча.

— Вы прислушайтесь сами. Вот сейчас... Говорит по-испански, я не понимаю... Слышите? Слышите?

Крутояр припал к постели. Просто на него смотрели большие, невидящие глаза. Губы шептали торопливо и сбивчиво:

— Комо... Комо... Первый сигнал... Друзья моего отца, милые мои, хорошие мои... Воздуха мне! Дайте воздуха!..

Свеча угасала. Маленькая капитанская каюта стала еще теснее.

— Она задыхается, — сказал профессор. — Откройте дверь.