Юрий Бедзик - Великий день инков

Бедный Бунч! И сейчас осторожность не покинула его.

Самсонов протянул в темноту руку. Он увидел над черной полосой леса, тянущейся вдоль берега реки, нежно-розовую прядь. Казалось, там вот-вот появится месяц.

— Горит! — сказал он тихо. — Смотрите, как горит! Зарево поднимается все выше и выше.

Над лесом пламенел розовый цвет. Глухая стрельба нарастала.

Этот день был для Себастьяна Оливьеро тяжелее всех дней, которые он пережил в последнее время по возвращении из столицы. Ни минуты покоя. Все как будто перевернулось и катится куда-то в пропасть. Люди совсем с ума сошли. Полицейские отбились от рук.

Черный Себастьян ехал со своим охранником улицей поселка и перебегал глазами со здания на здание. Ничтожные псы! Что осталось от их прежней покорности? Живут в своих лачугах, как термиты, забыли бога и власть. Готовые каждую минуту схватиться за оружие. Мошкара досаждала Оливьеро. Его широкое, словно вырубленное из доски, лицо было красным и потным. Мундир цвета хаки с большими накладными карманами на груди сжимал его и раздражал.

Двое рабочих в длинных пестрых рубашках, сняв шляпы, низко склонили перед комиссаром головы.

Себастьян Оливьеро едва кивнул им. Он не доверял этой показной покорности. Согнутые спины, плотно сжатые губы, скрещенные на груди жилистые руки — вся поза таила в себе ненависть. О, Себастьян хорошо изучил местный народ!

А вот группа мулатов. Они еще не заметили своего комиссара и живо о чем-то разговаривают. Горячие, возбужденные. Готовые хоть сейчас броситься в драку. Себастьян Оливьеро подозрительно поднял над переносицей брови. Им только дай оружие — перережут в один миг всех порядочных людей в поселке.

— Поздравления сеньору комиссару!

— Как здоровье сеньора?

— Сеньор комиссар, вы не слышали о людях апиака? Говорят, они вырезали всех жителей Макаокану? Почему же полиция не защищает праведных христиан!

Комиссар остановил своего горячего скакуна. Тот даже вздыбился, почувствовав туго натянутые удила.

Похлопав коня по шее, комиссар резко оборвал вопрос. Полиция выполняет свои обязанности. Он не собирается объяснять все намерения власти. Немедленно разойтись! И ни слова о людях апиака.

Конь нетерпеливо гарцевал на месте, обжигая рабочих недобрым прищуром глаз. Смирна лошаденка, на которой ехал за комиссаром полицейский стражник, пугливо жалась к забору. Себастьян поднял свою широкополую шляпу! Баста! Никаких митингов! Каждый, кто решится митинговать, будет занесен в черный список.

Себастьян двинулся дальше. Он вспоминал последние события. Конечно, ему удалось кое-чего добиться, его усилия не пропали даром. Самое главное сделано. Самое главное в жизни сеньора Оливьеро. Он выполнил задание правительственных инстанций. Тайный агент, который вез сообщение для подпольных повстанческих сил, задержан и обезврежен. Ха-ха! Чудесное слово! Кто только придумал такое слово — уничтожен! Одной пули в грудь было достаточно, чтобы обезвредить такого опасного врага. Но этого мало! Сеньор Оливьеро совершил завет своей жизни, выполнил клятву, которую дал своей знаменитой семье. Эрнестина Коэльо казнена.

Когда дочь доктора Коэльо отказалась стать его женой, опозорив достопочтенный род Оливьеро, молодой Себастьян поставил своей целью жестоко отомстить высокомерной красавице. Столько лет он ждал случая, столько лет он вынашивал в своем сердце планы мести. От его любви, конечно, давно уже не осталось и следа, но жажда мести за эти годы превратилась у него в болезненное пристрастие, в маниакальную идею. И вот судьба улыбнулась ему. Через тайную агентуру полицейский комиссар Верхнего Ориноко узнал, что сеньора Эрнестина Коэльо — ну, конечно же, та самая Эрнестина Коэльо! — возвращается с бразильской эмиграции, имея важное поручение от своего эмигрантского центра. Правительственные инстанции в зашифрованной телеграмме информировали комиссара о возможном маршруте ее путешествия, называли ее приметы и в категорической форме обязывали обезвредить государственного преступника.

Обезвредить государственного преступника! Ха-ха! Как чудесно это звучало! Он должен был обезвредить государственного преступника, который в то же время был его смертельным врагом. Правда, в телеграмме говорилось также о том, что нужно выяснить цель поездки Эрнестины Коэльо, узнать от нее, куда она ехала, с кем должна была установить контакт. Но не все можно сделать так, как того требует высокое начальство. Хорошо посылать требования с центра, сидя под охраной парашютистов и танковых батальонов за тысячи километров от этой забытой богом сельвы...

Оливьеро и сейчас видел перед собой картину допроса на "Виргинии". Когда они задержали корабль, с палубы начали стрелять. Какой матрос-смельчак решил спасти свою прекрасную мадонну. Один пистолет против сотен ружей! Матроса безжалостно зарубили, капитана взяли под арест.

Сбежав в каюту, комиссар Оливьеро, растрепанный, с выпученными, налитыми жаждой мести глазами, увидел невысокую, худую женщину, одетую в черное платье.

Эрнестина Коэльо, уже не молодая, но все еще со следами ослепительной красоты, обожгла его презрительным взглядом и спокойно сказала: "Вы, как были плохим кабальеро, так им и остались. Убивать из засады — это ваше привычное дело ".

Он крайне растерялся, охваченный диким чувством злобы и стыда. От стыда у него горели щеки, шея, даже руки. Он не знал, куда девать свои руки и что сказать. Он вдруг тяжело вздохнул и сказал:

— Садитесь, сеньора!.. Я не собираюсь убивать вас...

Она села. Стройная и неприступная, словно все та же юная синьорина Эрна, как ее звали в Сьюдад-Боливаре молодые парни, когда она после вечерней мессы проходила по узким улочкам города в своей длинной красочной юбке с блестящим ожерельем на смуглой шее.

Сьюдад-Боливар, тесные улочки, белые цинковые крыши, печальный звон на колокольне монастыря братьев-бенедиктинцев, черные провинциальные шляпы на головах сановных горожан... Все прошло перед комиссаром, захватило его страстным потоком воспоминаний, будто сама юность ворвалась в его сердце.

Он закашлялся и, дабы иметь более суровый вид, поправил кобуру.

Двое полицейских стояли в дверях и ждали его приказов. Они были совершенно не нужны тут. В эту минуту комиссар ненавидел их больше, чем сеньору Эрнестину. Он готов был выкинуть их в шею, чтобы не видеть рабского рвения в их по-собачьи преданных глазах.

Сеньора Эрнестина комкали маленький платок. Тоненькие ее пальцы мелькали перед глазами комиссара, словно спицы в колесе.