Адам Нэвилл - Пропавшая дочь [litres]

Отец посветил вокруг фонариком. Ни сигнализации. Ни камер. Обветшалая вывеска заполнила раму рядом с главным входом: Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных (Послание к Ефесянам 6:12) .

Отец повернулся в темноте, светя фонариком на землю и соседние здания, на мокрый цемент, на серебристые каскады дождя, белые крыши, раскачивающиеся подобно скакалкам провода, беснующиеся вершины деревьев, разоренные ветром газоны и цветочные клумбы. Вдалеке еще одна из множества теплиц взорвалась под напором сильного ветра. С тех пор как он покинул Бриксхем, они лопались, как лампочки.

Отец обошел здание. Три входа. Спереди – двойные металлические двери. И два пожарных выхода. Одна старая деревянная дверь – сзади, другая – сбоку. Свет внутри не горел. Церковь выглядела заброшенной. Отец вытер лицо. Извлек из рюкзака пистолет, похищенный из дома Йоны Аберджиля. Сунул его в один передний карман брюк, а баллончик с нервно-паралитическим газом – в другой. Когда он окажется внутри, пистолет будет единственным резервным средством на замену электрошокеру и спрею. Не решившись держать пистолет в рабочей руке, он взял в нее фонарик.

Выбрав аварийный выход сбоку здания, он понимал, что, если этот татуированный тип находится здесь, ему придется добраться до него прежде, чем тот успеет вооружиться. А затем ему потребуется обездвижить его с помощью электрошокера или спрея, надеть на него наручники и сунуть в рот кляп, после чего сопроводить через шторм туда, где припаркован новый автомобиль. Меньше чем в миле отсюда. Им придется переждать ночь в машине, там и может состояться допрос.

Отец ненадолго прислонился к шлакобетонной стене. Закрыл глаза и представил себе лицо дочери.

Зажав фонарик под мышкой, он вытащил из рюкзака небольшую монтировку, чтобы открыть ею дверь. Просунул ее между ручкой и жестяной рамой и потянул, используя вес своего тела, как гребец, борющийся с прибоем. Дверь с щелчком открылась, и Отец шагнул из ночной темноты в еще более густой мрак.

Здание не казалось заброшенным. Его, возможно, и покинули люди – но не те кошмары, на которые намекали намалеванные на стене ужасы, высвеченные тонким лучом фонарика через несколько секунд после того, как Отец вошел. И в этой пустоте луч белого света сперва наткнулся на болезненно-желтое лицо с красными, невидящими глазами и открытым ртом. Лишь потом Отец осознал, что это возникшее в диске света лицо является частью безволосой, увенчанной грубой короной головы, которая едва держалась на тощем теле, скорее опутанном красной тканью, чем облаченном в нее. Фигура занимала ржавого цвета трон.

Ноги у трупного короля были бесплотными, и он восседал возле королевы, у той же напрочь отсутствовали вся та грация, элегантность и благородство, которые, как предполагалось, сопутствуют королевскому титулу. Лицо походило на бескровный овал, а голова была накрыта грязными льняными тряпками. Маленькие розовые глазки с имбецильной пристальностью всматривались в черный воздух, окружающий престол. Одежда на женщине была простой и напоминала белую монашескую рясу.

Пара безучастно смотрела на то, что стояло перед их тронами – еще одну изможденную человеческую фигуру, на которой не было ничего, кроме набедренной повязки. Ее пергаментная кожа – от острых пяток до безволосого скальпа – была рваной. Рыдая черными слезами, она держала перед своими зашитыми веками коробку, наполненную маленькими коричневыми черепами – дар жуткой королевской чете, с равнодушным видом восседающей перед посланником.

Отец погасил рев бури, закрыв за собой дверь. Но это будто сделало эти изображения еще хуже, чем они были, словно в смрадной тьме вокруг него наступила благоговейная тишина.

В неосвещенном здании было бы невозможно ориентироваться без фонарика, поскольку он видел, что окна и оштукатуренные стены покрыты толстым слоем черной эмульсии, после чего изуродованы этими жуткими рисунками. Удалившись от сцены с тронным залом, Отец с помощью фонарика обнаружил, что тот же самый художник покрыл своей страшной росписью все четыре стены.

Ошеломленный этой атакой на свои глаза и органы чувств, Отец действовал инстинктивно и немедленно заменил электрошокер на пистолет. Внутренний голос требовал здесь более серьезной защиты, но даже расчехленное оружие казалось бесполезным перед лицом ужасов, изображенных на стенах этой баптистской часовни. Отец боялся, что они могут ожить.

Дезориентация еще сильнее исказила размеры помещения, внушая, что чернота между множеством нарисованных фигур не имеет ни конца ни края. Он будто попал в пространство, которое гораздо больше, чем казалось снаружи. Если на черном бетонном полу когда-то и присутствовали какие-то скамьи или стулья, они были убраны, отчего помещение напоминало пустой склад, простирающийся в бесконечность, покрытый смутными пятнами крови и навоза – там, где в прошлом толкался перед забоем крупный рогатый скот.

В воздухе стоял запах старой краски, пыльного цемента, холодного дождя, а также едкий смрад человеческой мочи. Похоже, художник мочился там, где работал. Церковные ароматы тоже сохранились здесь – словно чтобы освятить оскверненное помещение ощущением апокалиптического отчаяния, должно быть, когда-то вызванного пронзительной проповедью баптистов. На мгновение Отец инстинктивно убедился, что в этой страшной комнате все еще чему-то поклоняются – пусть даже в виде отталкивающих видений на этом широком, трансформирующем интерьер холсте.

Продолжая ошеломленно разглядывать стены, он обнаружил, что художник был буквально одержим плохо нарисованными саркофагами или грубыми гробами, стоящими вертикально и заполненными темными силуэтами. Епископы с черепами вместо лиц, вооруженные жезлами и облаченные в грязные мантии с капюшонами, стояли на помостах, их костлявые руки больше напоминали анатомические схемы хирургов, чем живые конечности. С этих скелетированных служителей церкви его внимание переключилось на бледные фигуры, лежащие под их босыми костлявыми ногами. То были мертвые прихожане, чьи хрупкие тела едва проступали сквозь скрученные полотна или переплетенные простыни, из которых торчали лишь их головы с черными провалами вместо глаз и разинутыми ртами. На многих мертвых фигурах, лежащих на земле, были папские шапочки, чалмы шейхов и королевские короны; будто они получали отпевание от уже мертвого и разложившегося духовенства.

Отец замешкался, чтобы убедиться, что эти фигуры вокруг него не шевелятся. Возможно, иллюзия движения, которую он уловил краем глаза, была вызвана игрой света от фонарика.