Адам Нэвилл - Пропавшая дочь [litres]

Он низко наклонился к мокрому дорожному покрытию, но не увидел ничего, кроме старой простыни, сорванной ветром с бельевой веревки и застрявшей на усаженной шипами ограде. Ткань, казалось, ожила на ветру. Покрытое копотью и пылью, но теперь восстановившее мягкость из-за круглосуточно льющего целый месяц дождя, белье приняло в его сознании образ хлопающего на ветру савана, слетевшего с эксгумированных останков.

Напряжение ушло из мышц, и конечности Отца стали подрагивать. Нет ничего, кроме этой израненной Земли и нас на ней.

Мусор кружился. Дождь заливал каждый порог, бордюр и автомобильную шину. Вода лилась с холма сплошным потоком, заливала ему ботинки, пенилась на дренажных решетках. Узкие ряды террасных домов, покрытых выгоревшей краской и отслоившейся местами штукатуркой, создавали каналы для черных вод, устремляющихся к бушующим волнам гавани.

Между террас можно было пройти по прямой, но в такую погоду никто не рискнул бы появиться на улице. На перекрестках и на более широких улицах он шел, пошатываясь и опустив голову. Ветер пытался подхватить его и катить одновременно, когда он наблюдал за оторванным водосточным желобом или металлическим листом. Он слышал лязг и скрежет ломающейся кровли и видел, как куски черепицы разлетаются по улице, словно гигантские мокрицы.

Сквозь шторы и ставни домов пробивался тусклый свет свечей. Уличные фонари не горели; электричества не было с прошлой ночи – еще один стимул покинуть свою комнату на окраине и войти в ревущую тьму. Но ближе к концу путешествия через портовый город сила ветра стала такой, что Отцу пришлось перемещаться от фонарного столба к дверному проему, от крыльца к садовой ограде, от машины к машине. Он брел вверх по улицам от гавани аналогичным образом, его дождевик был блестящим, как кожа угря, висящий на груди рюкзак напоминал почерневшую от воды мошонку. На возвышенности погода, казалось, была еще хуже.

Возле вершины холма Отец прислонился к каменной стене небольшого дома, холод ее закопченного цемента проникал сквозь плащ, передаваясь в кости. Он посмотрел на новую фигуру, которая высунулась между двух дымоходов. Лента или лоскут ткани, длинный как змея, тонкий, бросающийся в атаку и черный как смоль.

Но это был лишь флаг с древком, подрагивающим на ветру. Отец знал, что этой ночью его рассудок станет его величайшим врагом.

Ранее тем вечером детектив послал ему сообщение и информацию о том, где он сможет найти машину. Удачи. Завтра я свяжусь с тобой . Новый автомобиль ждал в одной миле к северу от Бриксхема.

Пройдя милю пешком от Черстон Феррерса до Бриксхема, он, качаясь от ветра из стороны в сторону, пересек поля зерновых. В удаленном от береговой тропы лесу укрывался за каменными оградами и земляными насыпями от падающих с деревьев веток. Затем, оказавшись возле гавани, двинулся вверх через продуваемый ветром город. Пока он шел, нижние участки мыса и стена гавани с каждой секундой исчезали под бушующими волнами прибоя.

Огромный лагерь беженцев Мур-Эдж протянулся от окраин округа Черстон Феррерс и городских границ Бриксхема до лесистых берегов реки Дарт, поглотив деревню Кингсуэар. Часовня, последний известный адрес Олега Черного, находилась возле леса Раддикомб Вуд, в стороне от Кингсуэар-роуд. Отцу осталось пройти еще полмили вдоль границ огромного временного лагеря, превосходящего размером множество британских городов. Тот уже был три мили в ширину и пять миль в длину, но продолжал разрастаться на север, чтобы соединиться с лагерем Ривьера, находящимся за Пейнтоном и Престоном. И от той точки до Северного Девона, крупнейшего района в Британии, производящего засухоустойчивое зерно, с протянувшимися на более чем двести квадратных миль полями пшеницы, сои, кукурузы, проса, пятью атомными электростанциями и тремя спешно строящимися новыми реакторами.

Прижимаясь к промокшей земле под угольно-черным небом, Отец видел сквозь сумерки и ливень крупные силуэты первых жилых блоков гигантского поселения беженцев. В противопожарных целях весь сектор был разделен широкими улицами. Незыблемое скопление белых кубовидных домов безмолвствовало, но промокшие от дождя холмы пронзали десятки тысяч свечных огней.

Сотни тысяч испанцев и греков жили в двухкомнатных зданиях бок о бок с южными итальянцами, португальцами, бангладешцами и полумиллионом жителей Северной, Восточной и Западной Африки. Трех- и четырехэтажные многоквартирные дома – каждый равен жилой площадью шале – начали вытеснять бунгало на восточной стороне лагеря.

Как сторожевые башни на старых римских крепостях, более новые многоквартирные дома смотрели своими окнами на старый, чуждый мир, из которого прибывали обитатели этих зданий на борту всего, что могло перевезти их через канал Ла-Манш и море.

В конце концов в пятидесяти футах позади закрытого медцентра и большой начальной школы для детей-беженцев Отец обнаружил старую баптистскую часовню, подрагивающую на ветру. Он двигался осторожно, теперь достаточно близко к жилым районам, чтобы быть в пределах досягаемости патрулей безопасности, в которые набирались обитатели лагерей и которые создавались для отпугивания контрабандистов, воров и агрессивно настроенных националистов, угрожавших поселению.

Сегодня ночью была неподходящая погода для каких-либо мероприятий. Казалось, весь район был заперт из-за осаждавшего юго-запад шторма. Достигни ветер скорости восемьдесят миль в час, и огромное множество этих сборных жилищ было бы вырвано с корнем и разрушено. Если б сезон ураганов вернулся, как это было последние шесть лет, эти хижины заменили бы на более прочные «высотки».

На краю лужайки перед часовней и длинной неухоженной тыквенной грядки лежал снесенный ветром выцветший деревянный указатель. Под нарисованным от руки изображением раскрытой Библии была нанесена трафаретом надпись: «СЛАВА – ГОСПОДУ, МИРУ – НАДЕЖДА». Металлическое распятие на фасаде здания, подобно старой ране, истекало ржавчиной по крашеным цементным блокам. Это было сельскохозяйственное здание из другого времени, с оцинкованной крышей, но переоборудованное из ското- или птицебойни под людские нужды или жилье. Двери старой церкви были заперты, окна закрыты ставнями.

Отец предположил, что, когда эта территория была истребована чрезвычайным правительством, скотобойня была поглощена поселением беженцев, а позднее куплена на черном рынке Олегом Черным и его любовником. В Национальном земельном кадастре она до сих пор числилась как частное здание религиозного назначения. Какое бы новое применение ни нашлось этому месту, какой-то толстосум однажды решил жить среди обездоленных на краю огромного лагеря – нового города с населением, состоящим исключительно из лиц без гражданства и бездомных. Возможно, это было хорошее логово для змея, если этот тип был участником многих преступных организаций, контролирующих теперь большинство лагерей точно так же, как они контролировали городские гетто и тюрьмы и в течение полувека якобы захватили половину всех денег мира.