Адам Нэвилл - Пропавшая дочь [litres]

Сквозь грязную пелену негодования и отчаяния он также ощутил, что Карен упивается моментом. Для нее это была возможность, о которой она, вероятно, тайно мечтала, после того как он ушел от нее. И он ничего не мог с этим поделать.

– Ты и твоя женушка, эта бесхребетная сучка… Лучшая семья? Семья для такой особенной девочки? Для Ясмин?

Отец чувствовал, как она сердито показывает на закрытую дверь в комнату, но больше не мог видеть перед собой эту женщину и не сводил глаз с цементного пола. И все же ее голос продолжал проникать ему в голову, как и голоса всех тех, кто оказался наделен полномочиями в этом бесконечном кризисе, искажал правду и неблагоприятные обстоятельства, изменял перспективу в своих интересах.

– Миф о приоритетности естественного родительства, за который ты цепляешься, вскоре станет мифом в буквальном смысле. Мой партнер и я – это все, что когда-либо потребуется этой девочке. И я дам ей то, чем ты никогда не сможешь ее обеспечить. Ты до сих пор понятия не имеешь, не представляешь, как ей повезло быть здесь, с нами.

Ее уверенность возрастала вместе с громкостью ее голоса, когда она заверяла себя в своей правоте и оправдывала свои действия, как всегда делала и будет делать.

– Думаешь, я позволю, чтобы твои ошибки повлияли на будущее моей дочери? – Голос Карен превратился в далекий крик за сужающимися красными стенами его разума, и Отец пожелал себе полной глухоты, сердечного приступа, смерти.

– Да, моей дочери! Моя дочь ни в чем не будет нуждаться. Знай это. У нее будет такая жизнь, которую ты даже не в состоянии себе представить. Прошлое здесь не играет роли. Уже не играет. Единственное, что заботит меня – это то, как дать моей дочери самое лучшее. И ты должен знать, что это не ты. Или, скорее, не то, что от тебя осталось. – Вероятно, убедившись, что он наконец приблизился к пониманию, Карен понизила голос, и Отец почувствовал, что ее злое лицо растянулось в довольной улыбке. – И эта… эта кара тоже не случайна. Это – благословение. Дар хаоса. Будет страшно, но последует воскресение. Контролируемое восстановление. Ясмин не пострадает. Она выживет и проживет долгую жизнь, здоровая и защищенная. С нами. Моя девочка выживет. Моя семья выживет. И я не позволю, чтобы что-то угрожало моей семье.

Если б Отец смотрел, то увидел бы, как Карен расширяет глаза, вызывающе и характерно, при произношении слов, которые, как он предполагал, были заготовлены до их очной ставки. Он догадывался, что, после того как он разбудил весь дом и был схвачен, она тщательно подготовила свой наряд и внешний вид. Потратила на подготовку несколько часов, чтобы выглядеть наилучшим образом во время их решающего столкновения. Он догадывался, что она почти дрожала от волнения, предвкушая встречу с ним, чтобы сказать ему, что она победила, что он заблуждался и что ей сейчас лучше. И лишь это имело для нее значение. Готовая всегда идти до конца, она не изменилась ни капли. И хотя Отец глубоко сожалел об убийстве женщины, он знал, что сможет сделать это снова.

Он снова поднял глаза, но мог лишь смотреть на нее так, как раненый, загнанный в угол ребенок смотрит на взрослого, обезумевшего от своих фантазий и ярости. Он плюнул на пол.

– Пенни – не твоя. И никогда ею не будет. Она – не твоя дочь. – Он покачал отяжелевшей от усталости головой. – И я умру, осознавая это, как и ты. Как и ты, дьяволица.

Дверь открылась, и появился ее жених в маске.

– Они хотят войти, Карен. – Он произнес это, как секретарь, передающий инструкции своему работодателю.

Накачанные губы Карен скривились от отвращения. Она нервно заморгала, вспомнив о своих гостях и о том, что должно произойти у нее в доме. Встревоженно застучала указательным пальцем, затем повернула голову к двери и кивнула.

– Я почти закончила.

Дверь закрылась.

Карен последний раз посмотрела на Отца.

– Ты мог стать кем-нибудь. Но моя дочь станет. – Будучи в восторге от своих драматических прокламаций, она повернулась и бросилась к двери. – Лучше быть дьяволицей, чем унылым, сентиментальным глупцом.

Дверь закрылась, и Отец снова остался один.

Он задался вопросом, почему два года назад она оставила его в живых. Возможно, потому что двойное убийство и похищение ребенка привлекло бы больше внимания; она наверняка продумала все до мелочей. Но он понимал, что был и еще один мотив: она хотела, чтобы он страдал, хотела причинить ему самую сильную боль: боль от потери ребенка. Она считала себя божественной, как и свои идеи о наказании для тех, кто осмелился ее обидеть или просто бросить ей вызов. Не существовало никакого великого откровения, которое можно было бы разглядеть в данной ситуации. Он был просто еще одной душой, затерянной в стаде животных, спасающихся от лесных пожаров, блеющих от испуга перед наводнением или гибнущих от голода и падающих грудами костей на пыльную почву. Людей убивали каждый день, оставляли голодать, порабощали, топили, давили, морили пандемиями, даже вирусами, передаваемыми их близкими, за которыми они ухаживали. В мире, который остался, похоже, торжествовали лишь жестокие, безжалостные и бессовестные. И для его вида это было, пожалуй, самой страшной трагедией.

Когда Отец внутренне смирился с концом, его мысли, казалось, застопорились, а затем стали слишком активными. Но потом он вспомнил о грядущем монархе, Короле Смерть, в лохмотьях, с черными семенами, падающими из костлявых пальцев, колоссальном и безразличном ко всему жнеце. И он взмолился, чтобы Король Смерть покончил со всеми, кто короновал себя на этой ужасной земле.

Возможно, никто из них не достоин навязывать жизнь ребенку. Возможно, забвение было бы к лучшему. Этот мир полностью выпотрошил его и обескровил. Отцу удалось неплохо поработать, и он был поражен тем, что зашел так далеко, что оказался в нескольких дюймах от своей дочери. И она была жива. По крайней мере.

Усталый, старческий голос громко произнес сквозь спутанные мысли. Все кончено. Дрожа от холода, он признал, что смерть теперь будет для него единственной милостью.

Дверь открылась, и в помещение вошли мужчины. Их лица были скрыты балаклавами. Не говоря ни слова, они разложили лист полиэтилена, развернули мешки для трупов и расстегнули их. Установили на штатив маленькую камеру. Извлекли из черного ящика предмет, завернутый в грязную ткань, и развернули его. Это было мачете без чехла. Старая сталь тускло поблескивала.

Один из мужчин покинул комнату и вернулся с Мирандой. Голова у нее была скрыта черным капюшоном. Мужчины взяли ее обмякшее тело под руки и затащили на импровизированную бойню.

В тот момент Отец стал молиться, чтобы она больше не очнулась. Из горла у него вырвался всхлип, и этот звук шокировал его. Он молился, чтобы его жена, мать, подарившая ему Пенни, никогда не узнала, как близко он в конце концов оказался к ее маленькой девочке.