Айван Зорн - Гнев [litres]

– Подъезжаем.

Через десять минут они прибыли на железнодорожный вокзал Стокгольма. Снаружи совсем стемнело. С поезда вместе с ними сошли всего пара человек, и очень быстро платформа опустела. Ева сверилась с навигатором.

– Я должна передать портфель в «Гранд-отеле» в девять вечера по местному времени. Насколько я помню, это в двух шагах.

Они подошли к стоянке такси. Два водителя в бесформенных куртках интереса не проявили: «Дотудава мотаться нет резона. Тут за углом, ханни, надо пересечь канал вон по тому мосту, а там спросите…»

Они пошли по трамвайным путям в сторону центра. В одном из переулков им встретился человек в костюме Микки Мауса, он бежал почти вприпрыжку. Его большая черная голова с круглыми ушами в свете фонарей рассмешила Еву. Микки Маус свернул куда-то между домами и исчез.

Стокгольм был завален снегом, но воздух был теплый, талый, и они шли, ступая по тропинке в середине, в темный утоптанный снег.

Они миновали оперный театр и, оставив по правую руку Гамла-Стан, дошли по мосту до другого острова. Мост был деревянным, широким, идти по нему было приятно. Перила украшены коронами с гербом, золотая краска чуть облупилась, таинственно мерцала под фонарем. Пришвартованные лодки качались у кромки обледенелых набережных в черной воде. Все до одной были пусты – и Зорн мог не всматриваться в их безмолвные силуэты, в поисках опасности.

Грузный, старый «Гранд-отель» нависал, как скала, над водой канала. Они тихонько проскользнули внутрь. В лобби было полно народу, Ева повела Зорна дальше по коридору, и они вскоре вышли к входу в ресторан. В больших напольных канделябрах и на столах было много свечей, их свет мерцал, плыл, дрожал, отражаясь в кипенно-белых скатертях, в серебряных гладких поверхностях столовых приборов, делая все вокруг зыбким, ненадежным, как во сне. А в черноте ночи за огромным, во всю стену, окном черная вода качала, как айсберги, неуместные летние белые яхты, и повсюду лежал снег.

Зорн почему-то вспомнил Прованс, где бывал несколько раз в детстве. Солнце, крестьянские навесы посреди полей, эти волны зелени, густой травы, деревьев всех мастей, тарелки жирных озер, туго наполненных водой до краев, загорелые сливочные плечи и бедра девушек с белесым пушком, одетых во что-то короткое и бесстыдное, бескрайние поля, как посыпанные коровами цвета топленого молока, белые коровы, черные гладкие лошадки, белые овечки… Вся эта тающая от жары плоть, как из магазина шоколада, в котором поломался кондиционер. Бесполезные сны. Что из этого было настоящим?

Ева сказала тихо:

– Я вижу ее.

Зорн проследил за ее взглядом: японка, примерно их лет, с черными длинными волосами и холодным фарфоровым лицом, равнодушным, как смерть. Официант поставил перед ней чашку чая.

– Подожди здесь.

Ева слегка коснулась его руки и прошла внутрь. А он направился к бару, сел, заказал кофе. Немного подумал.

– И водки. Охлажденной.

Бармен кивнул. Подал с веткой смородины на запотевшем штофе. Зорн смородину отложил, выпил залпом. Посмотрел в зеркале бара на Еву. Ева сидела очень ровно, с руками, сложенными на столе. А под столом на коленях у нее лежал портфель с книгой.

Даже Зорн не заметил, как она передала посылку: просто в какое-то выверенное мгновение портфель переместился с колен одной женщины на колени другой. Со стороны они выглядели как подружки, встретившиеся поболтать, осталось только селфи сделать. Японка вышла из-за стола и отправилась куда-то с портфелем, а длинный предмет в чехле остался стоять у кресла. Через несколько минут она вернулась, снова села, но теперь, похоже, началась транзакция: она быстро вбивала что-то на экране телефона, сосканировала радужку глаза и показала Еве экран, та проверила свой телефон и утвердительно кивнула.

Японка встала, наклонилась, чтобы поцеловать Еву в щеку, закинула за плечи предмет в чехле (Зорн мог поспорить, что это был меч), и, взяв портфель под мышку, направилась к выходу из ресторана.

Через долгие десять минут, которые он продолжал сидеть за баром, слушая болтовню бармена, подошла Ева. Он почувствовал ее присутствие за секунду до того, как она тронула его за плечо.

– Давай останемся здесь на ночь. Меня уже тошнит от поездов.

– Что думаешь делать дальше?

– Мне хорошо бы где-то спрятаться на месяц-другой. В какой-нибудь маленькой стране, в Непале, например.

Они помолчали. Зорн крутил в руках пустой штоф из-под водки и думал о том, что не может ее отпустить.

– Как думаешь, может быть, это любовь? – вдруг спросил он.

– Любовь? – пожала плечами: – Мы ведь и так очень хороши. Без будущего, без прошлого. Эмоции – роскошь в нашем мире, и нам они не по карману. И ты знаешь, что бывает с такими, как мы, когда мы начинаем говорить о любви. Мы совершаем ошибки. И, в отличие от других, ошибки мы можем сделать только один раз.

Зорн знал. Они стояли на ресепшене, чтобы снять номер. Здесь была очередь. Зорн смотрел на Еву и видел, что она нервничает: кусает губы, хочет скорее уйти из-под яркого света. Он взял ее за руку. Наконец портье обратился к ним, вписал номера айди и кивнул деловито.

– Ключи от комнаты, у вас есть багаж?

– Нет, – покачала головой Ева.

– Вам туда, – и он указал в сторону лифта.

Они почти бежали по пустому гостиничному коридору, касаясь друг друга, как подростки, и отдергивая руки на мгновение, чтобы в следующую секунду снова дотронуться.

– Здесь, – хрипло сказал Зорн.

Ева прислонилась к стене возле двери. Зорн начал целовать ее, открыл дверь. Замок щелкнул, и они, не разнимая губ, провалились внутрь номера, как под землю.

Когда они снова заговорили, была глубокая ночь, и полная луна стояла высоко в небе.

Ева выскользнула из постели, накинула гостиничный халат, прошла босиком через всю комнату к большому окну. Она села на подоконник, притянув колени к груди, обхватила их. Стала смотреть сверху на город. Лунный свет окружил ее всю холодным потусторонним сиянием.

– Думаешь, как быстро они найдут нас? – спросила она спокойно.

Зорн подошел, обнял ее за плечи.

– Несколько дней у нас есть. А потом мы что-нибудь придумаем.

Без меча Амико не путешествовала. Меч был самурайский, старый, возможно, даже древний, но ухоженный и скорее напоминал антиквариат, к которому молодая восточная женщина испытывала привязанность. По крайней мере, так она сдавала его в багаж в аэропортах мира, с трудом удерживая в неловко вытянутых руках, с лицом, исполненным легкой грусти. К мечу прилагалось разрешение: свиток с печатями и перевод на английский с апостилем.