Айван Зорн - Гнев [litres]

Они прождали у входа не меньше получаса. Зорн ходил вдоль ограды. Мэй без движения сидела на скамейке, сложив руки на коленях, глядя куда-то вдаль. Наконец привратник вышел и немного презрительно отдал ту же самую бумагу. Мэй развернула. Поверх ее записки размашистым почерком было написано:

Не интересуюсь прошлым.

– Бесполезный визит, – сказал Зорн и сломал веточку, которую крутил в руках.

– Как сказать, – Мэй смотрела в листок с интересом.

– Видишь ли, насколько я помню после дня копания в архивах – а на память я не жалуюсь – Тамерлан по-английски не писал и не говорил. Английским великолепно владеет второй брат, Гай.

– Лора, иди одна.

Лора стояла посредине палаты и злобно смотрела на Гая. А сам Гай сидел на подоконнике и смотрел в окно.

Шел снег.

– Нет, ты мне должен! – сказала она с вызовом, неожиданно всхрюкнув в конце. – Это вечеринка года, и мы не можем ее пропустить! У нас сто лет не было классного Дня мертвых. Из-за твоей матери, между прочим.

Гай мрачно посмотрел на нее и промолчал.

Лора очень изменилась. Из серой молчаливой тени она превратилась в какую-то «бабу из Таганрога», как ругалась Фатима на взбалмошных товарок на базаре – тех, что слишком ярко одевались, слишком громко кричали и торговались за каждую копейку.

Лора недовольно скривила свои новые губы. Старые были тонкие, в ниточку и бесцветные, а эти – надутые, в ярко-красной помаде. Она сложила руки на груди и сменила тон с истеричного на капризный:

– Какой ты скучный, Гай. Все из-за твоей подружки. Раньше ты любил веселиться. А теперь посмотрите только, какой моралист выискался! Ну и ладно. – Она хлопнула в ладоши. – А я хочу праздник! И планирую потратить кучу тамерлановых денег на новехонькое парижское платье.

Она подошла к нему, наклонилась, оставаясь неестественно прямой, как механическая кукла на заводе, и поцеловала Гая в лоб.

– Оревуар, шери, я заеду завтра, вдруг передумаешь. Я могу выйти в свет и одна, но пока не хочу заходить так далеко. Не заставляй меня напоминать тебе, чем ты мне обязан.

– Не утруждай себя, – рассеянно ответил Гай и потер лоб.

Его мысли были далеко. Он даже не заметил, как ушла Лора. Энергичный стук в дверь заставил его вздрогнуть, вошла сиделка.

– Время прогулки, барин.

Она уперла толстые короткие ручки в бока, выждала минутку и, видя, что Гай, по-прежнему смотрит в окно, сказала громче, с угрозой:

– Тамерлан Эдуардович! – Из-за неправильного прикуса было ощущение, что сиделка непрерывно жует.

Гай знал, что она не отстанет. Все эти крики про свежий воздух имели бы смысл, собирайся он жить долго.

Нехотя слез с подоконника, подхватил с вешалки пальто, надевая его криво, не попадая в рукав.

– Что нового снаружи, чтобы выходить? – буркнул он сиделке.

– Снег идеть, – нашлась сиделка.

– Вот новость так новость. Я и из окна прекрасно видел.

Гай вышел наружу и направился в сад. Сверху летела мелкая снежная крупа, небо было не как обычно в Тароте рассеянно-серое, а в свинцово-синих отеках. Видимо, это было только начало.

Гай любил больничный сад: симметрично расположенные аллеи, аккуратно постриженные кусты, выстланные кирпичом дорожки… Амико рассказывала ему, что в Нью-Йорке модные ландшафтные дизайнеры бьются за то, чтобы воссоздать в садах точное подобие природы. Где в общий рисунок – как стежками в шитье, то гладью, то крестиком – вплетаются сотни растений, копируя до маниакальности неразборчивую природную живописность. В больничном парке природе были заданы рамки, показано ее место. Что было более высокомерным способом меряться с Богом, Гай затруднялся сказать: навести свой порядок в природе или подделать природу так, что не отличишь?

В прямоугольнике между воротами и входной группой больницы прогуливалось с два десятка больных. Со вчерашнего дня статуи в аллее запеленали в белые пластиковые пакеты, и они молчаливой экспрессией напоминали картину про погибших жителей Помпей.

Его мысли перескочили на американцев. Понятно, что их прислал Сэ, и они ищут что-то здесь. Но что? А может быть хотят убить его. Так по крайней мере считает Амико. Мобильный телефон Гая зазвонил, он вздрогнул от резкого звука. Со дня смерти Миры он в полной мере ощутил, что реальность может полностью измениться в любой момент, даже прошлое… Телефон продолжал звонить, затем на несколько секунд наступила тишина, и телефон зазвонил снова. Гай резко выругался и полез в карман. Медленно бредущий мимо щуплый старик испуганно шарахнулся от него. Номер был неизвестный, и Гай обреченно понял, что он ответит.

Сначала в трубке было тихо, а потом голос, который несколько лет снился ему во сне, шероховато, как ржавое железо произнес:

– Привет, Гай. Считай, что меня попросили позвонить тебе с того света. Завтра День мертвых, и ты должен быть вежливым с мертвыми и принять приглашение, которое получил.

Пошли гудки.

– Мира, – глухо, едва слышно проговорил он. Земля летела на него так быстро, что он ничего не успел сделать. Утоптанная сухая глина ударила его наотмашь в грудь. И последнее, что он увидел перед наступившей темнотой – бегущие к нему санитары.

Спустя полчаса Гай лежал в кровати и, натянув одеяло до подбородка, смотрел в потолок. В коридоре послышались шум и английская речь, дверь с грохотом распахнулась, и в палату ворвалась Амико.

– Что произошло?!

Гай сел на кровати. Под одеялом он был полностью одет: его черный вельветовый пиджак – его собственный, не Тамерлана – был застегнут на все пуговицы. Гай тихо попросил:

– Обними меня.

Она села на кровать и обняла его, Гай уткнулся ей в плечо. Так они сидели, пока день не закончился и в комнате не стало темно.

Долорес всегда ездила в обитель одной и той же дорогой, которая шла через лес, тихий и сонный. Иногда она просила водителя остановиться и уходила по тропе недалеко от дороги на небольшую прогулку, а лимузин бесшумно следовал за ней. Дорога шла через пару старых поместий, когда-то роскошных, но давно превратившихся в руины. Ей нравилось наблюдать за этим упадком, таким назидательным для всего молодого и заносчивого.

Сегодня ей вдруг стало нехорошо. То ли это был опрометчиво выпитый на голодный желудок кофе, то ли вчерашний ужин, но ее укачало, и она начала, неловко и торопясь, открывать окно. В машину ворвался ветер, запах леса, а с ним и какой-то глухой стук. Долорес сжала виски: стук эхом отдавался в голове, усиливаясь с каждой минутой.

– Да что это такое? – в сердцах сказала она. Но шофер через стекло не слышал ее.

Она забарабанила в стекло, отделявшее ее от водителя: