Сергей Зеленков - № 3

– Подробнее, пожалуйста, – продолжал я, чувствуя, что Ася начинает на мне виснуть, но все еще старается изо всех сил держаться на ногах.

– Дед этот, Анисим, – начал пояснять Степка, – Он кем-то вроде смотрящего тут был, за этим могильником…

– Ну и?

– Ну что, «ну и»?! Типа ты не понимаешь… Я ж чувствую, что у тебя тоже что-то есть, видишь и слышишь их иногда. Она-то уже там, с ними практически…

– Кто уже там? – искренне не понимал я, почувствовал, что кровь отхлынула от головы, в глазах потемнело, начал неметь рот.

– Ты, Серега, это… Веди ее в дом пока. Она ж сейчас отрубится. Водички попейте, на чем посидеть принесите. И сам, вон бледный какой, сейчас грохнешься вместе с ней…

– Со мной все хорошо, – ответил я заплетающимся языком, обратился к Асе: – А ты как?

– Нормально, продолжайте, – тихо ответила она.

Наверное, выглядели мы со стороны, как два сильно пьяных человека, пытающиеся друг другу помогать ровно стоять на ногах.

– Ладно, как хотите. Тогда я сам пошел домой к себе, – заявил Степан, – Вы приходите вдвоем, как очухаетесь. Я сегодня и завтра никуда не собираюсь, дома буду. Знаете где я живу?

Мы кивнули, и он резко повернулся на месте, ушел быстрым, но виляющим шагом, зигзагами, будто был пьян. Но он был однозначно трезв. Создалось впечатление, что он идет по оживленной улице, обходит невидимых людей; ну или иные, заметные только ему, препятствия огибает.

– Пошли скорее в дом, мне плохо, – прошептала Ася…

***

– Что это такое было? – задала она вопрос, сидя за столом, облокотившись о стену, – Ты что-нибудь понимаешь?

– Не совсем, – ответил я, вышагивая туда-сюда по дому.

– Сережа, сядь, пожалуйста, – взмолилась Ася, – Или хотя бы остановись. У меня от тебя еще больше голова закружилась.

Я присел за стол, напротив нее.

– Кто он вообще такой, этот Степан Васильевич? Что-то вроде медиума, да? – задалась она вопросом.

– Я думаю, он что-то вроде шизофреника, – ответил я.

– Но как же так? Он ведь такого наговорил нам!..

– Какого такого?! – возмущенно воскликнул я, – Что он такого сказал впечатляющего и похожего на правду? Заявил, что у нас в доме народа полно, кто-то где-то кого-то привязал, глядящий, смотрящий еще некий… Какой еще бред он нес, я уже не помню?

– Что я уже здесь частично, – робко начала Ася, – И что скоро полностью меня сюда…

Я хлопнул по столу ладонью, перебил ее.

– Кто?.. Куда?.. Зачем?.. Почему, в конце концов?! – начал я почти что кричать на Асю, – Ты думаешь, он способен на эти вопросы нам ответить связно и вразумительно, а? И если допустить, что он нам что-то важное и понятное сообщит, то ты прямо-таки готова ему безоговорочно поверить, да?

– А какие у меня еще есть варианты?! – воскликнула она истерично, начиная плакать.

– Есть у тебя один вариант! – я начал на нее откровенно орать, – Единственный, но зато он верный. Собрать вещи и свалить отсюда, на хрен! И выкинуть все из головы! Все! И жить дальше, жизни радоваться! Какое, на хуй, проклятье?! Какие, в жопу, язычники, кацапы, смотровые, смотрящие, пиздящие?!..

Я резко встал из-за стола, так, что стул упал, снова начал вышагивать из стороны в сторону, тихо матерясь. Потом схватил свою куртку, вышел на улицу, громко хлопнув дверью…

Нервно курил, смотрел в пустоту, в висках стучало, сердце колотилось, мысли спутались, хотелось выпить. Я сам себя пытался убедить в том, что прав, но у меня этого не получалось, в мозгу словно звучал диалог меня со мною же: «Я прав» – «Нет, Серега, не прав», «Нет, я абсолютно прав» – «Неа, ты нисколько не прав. И уебок к тому же…»

Докурил, бросил под ноги бычок, притоптал его, сплюнул. Постоял еще минут пять, продолжая спорить внутри. Наконец, одна из сторон одержала победу в этом внутреннем споре…

Я буквально влетел в дом…

Ася сидела на полу, прислонившись к стене спиной, закрыв лицо руками, плакала. Я подбежал к ней, встал на колени, обнял, уткнулся лицом в ее макушку, у меня у самого хлынули слезы, что-либо выговорить я был не в состоянии…

***

Трезвым я не плакал лет двенадцать.

Вообще, я часто плачу, когда пьян. Тогда мне становится жаль себя, свою жизнь, просто делается обидно за несправедливость, за то, что я, как оказалось, хуже, значительно хуже большинства.

Осознал я это полностью, когда мне было лет девятнадцать, когда по глупости открылся своему первому разочарованию. Ладно, если бы она меня только отвергла и послала – мне бы проще было, я б так не мучился. Мучился бы, но не так. Однако она была особенной, своеобразной, специфической, феноменальной… блядью. Она сношалась со всеми без разбора; постоянных, так скажем, партнеров за четыре года обучения у нее сменилось шесть (или даже семь), кроме того, практически все пацаны из нашего потока (это только те, о которых я мог знать), за исключением одного гея, двух совсем уж равнодушных к процессу, и пары безобразно мерзких ребят, оказались обделены ее вниманием. Ну и я. А поскольку к процессу я не был равнодушен никогда, да и геем не являлся ни в коем разе, получается, что я оказался зачислен ею в категорию безобразно мерзких.

Пускай я всегда был нелюдимым, не любил и не умел шутить, развлекаться, веселиться, привлекать внимание, являлся, своего рода, интровертом (такое, модное нынче словечко, не люблю я такие, но другого цензурного подобрать не могу, чтоб кратко охарактеризовать самого себя одним емким словом; да даже это не в полной мере подходит); интересы у меня странные были, практически никто их не разделял, то есть друзей у меня также, как таковых, не было; без родителей, можно сказать, рос, даже при еще живой матери. То есть, у меня имелись всегда проблемы при общении с людьми, но… я не сильно переживал по этому поводу ранее, ведь просто чувствовал себя другим, отличающимся от всех, в чем-то хуже, в чем-то лучше, но ни в коем случае не одним из самых ужасных.

Но та гадина помогла мне осознать мою ужасность.

Я просто начал бояться людей, у меня появилась паранойя, мне казалось, что все за мною следят, хотят наглядного подтверждения моей ничтожности, ждут повода унизить, требуют возможности посмеяться… Черт, как же мне хотелось умереть тогда!..

Алкоголь помогал: исчезал страх перед людьми, развязывался язык, появлялось даже чувство равенства, а порой и превосходства над другими; паранойя превращалась в нечто иное, в своеобразную потребность быть на виду, робость как ветром сдувало. И если бы не быстро заработанная зависимость, и если бы я умел вовремя остановиться, то, возможно, просто постоянно был бы в состоянии легкого подпития, балагурил, трахал баб всех без разбора, вел бы себя дерзко и развязно, был бы как большинство.

А потом бы, нагулявшись вдоволь, обзавелся семьей, детьми, дачей; полюбил бы рыбалку, футбол под пивко, сериалы про ментов, водку по пятницам; ненавидел бы работу,… но, опять-таки, был бы как большинство…