Наталья Землянская - Хроники Шеридана [litres самиздат]

За стеной пряталось несколько десятков домиков с плоскими крышами, сложенные из камня. Едва последний из пришедших очутился внутри поселения, как проход в стене исчез, точно его и не было.

Юстэса с первых же шагов удивила непонятная атмосфера, царящая в деревне. Все её жители – от мала до велика – были вооружены, словно собрались на великую битву. Он не услышал ни плача, ни причитаний, приличествующих обычным проводам усопшего в последний путь. Негромко переговариваясь между собой, поселяне собирались у дома, где несколько человек закладывали камнями окна и двери. Юстэс успел мельком заглянуть в дверной проём – в тёмной комнате у горящего очага лежал продолговатый длинный сверток, опутанный, как ему показалось, цепями.

– Странные тут обычаи! – шепнул он Ла Мане, неприятно поражённый увиденным.

– Значит, есть на то причины… – хладнокровно отозвался тот, но Гилленхарт видел, что ему тоже не по себе.

Из толпы вынырнул один из братьев.

– Держите! – и протянул связку длинных деревянных палок, концы которых венчали пучки пакли, пропитанной смолой. – Чуть солнце сядет – тут же поджигайте! – пояснил он.

Но до заката было еще далеко и время тянулось невыносимо медленно. Жара загнала людей в тень, однако никто и не думал расходиться. Женщины принесли поесть… Это немного оживило собравшихся, но ненадолго. Юстэс, утомлённый бессонной ночью, горной дорогой и ожиданием неведомого, нехотя проглотил пару кусков пресного сыра и ломоть хлеба, запив всё молоком, и почувствовал, что его неодолимо клонит в сон.

– Поспи, – заметив его состояние, великодушно предложил Ла Мана, – я покараулю, а потом ты меня постережёшь. Надеюсь, нас не съедят.

Юстэс присел возле дерева и уснул. Ла Мана, держа меч возле себя, опустился рядом, стараясь, чтобы его спящий товарищ не особенно бросался в глаза окружающим: чёрт их знает, вдруг сочтут такое поведение оскорбительным?

– Рассказал бы, что происходит? – сказал он старику.

– Все как обычно, – вяло отозвался тот, наблюдая, как мужчины заканчивают замуровывать окна дома покойного. – Хотя откуда тебе знать?

– В самом-то деле!..

– Легенды говорят, – заунывно начал старик, – что люди произошли от Первопришельцев…

– Первопришельцы? – переспросил Ла Мана.

– Да. Говорят, они пришли из другого мира. Некоторые из их потомков смешалась с племенами Тьмы, другие сохранили свою чистоту, но унаследовали от Первопришельцев недолговечность. И остальные завидуют им потому что, покидая бренную плоть, душа человеческая возвращается Свету, если только раньше – при жизни или сразу после смерти – ею не завладеют силы Тьмы…

– Знакомые песни… – зевнув, проворчал Ла Мана. – Остальные все – бессмертные, выходит?

– Кто как… – уклончиво отвечал рассказчик.

– И много здесь охотников до чужого добра?

– Вот сядет солнце, и увидим.

Произнеся эти зловещие слова, старик умолк и прикрыл глаза, давая понять, что разговор ему в тягость. Люди у дома закончили свою работу, и присоединились к остальным, сидящим на земле в тени деревьев. Стало совсем тихо.

Еле слышно шептались деревья. Вокруг острых скал, нависших над ущельем, кружился, напевая, лёгкий ветерок. Пересвистывались птицы… Эти чистые звуки ещё острее оттеняли напряжение наступившей тишины, полной тягостного ожидания и ощущения опасности. Казалось, будто невидимые щупальца медленно и верно оплетают со всех сторон горную деревушку, пожирая свет, воздух, звук… Глаза людей были прикованы к маленькому зелёному диску, купающемуся в бездонной синеве, их губы молили беззвучно: остановись! Остановись же!.. Но солнечное око неумолимо подбиралось к самому краю Небес, чтобы рухнуть оттуда в недостижимую бездну, и снова восстать – во всём своём божественном великолепии. Для тех, кто мечом или везением докажет Судьбе своё право вновь увидеть его.

***

Караван тьетлей – дюжина мулов, навьюченных увесистыми тюками, и пара ладных крытых повозок – осторожно пробирался лесными тропами вдоль реки к побережью. Что заставило предусмотрительных и осторожных карликов выбрать именно этот путь – участившиеся ли нападения вольфораннов на товарные обозы, неясные слухи, доносившиеся с южных рубежей или просто нежелание плестись по жаре? – неизвестно. Они никогда ничего не делали просто так.

И по Лесу поползли сплетни и пересуды.

– Видать, что-то будет! – вздыхали по своим норам лесные жители. – Неспроста эти с большака свернули. Ох, неспроста скрытничают!..

Тьетли же пересмеивались между собой, покуривали коротенькие толстые трубочки, – их весёлые глазки ни на минуту при этом не отвлекались от разматывающейся под копытами мулов лесной тропы, мгновенно примечая все мало-мальски важные детали, – и продолжали свой путь.

На одном из привалов к ним вывернулась из-под корней разлапистого дерева старая грызля. Уперев лапы в толстые, обросшие седой шерстью бока, она минут пять с присущей этим особам бесцеремонностью разглядывала жёлтыми глазищами отдыхающих на травке-муравке карликов, а потом заверещала так, словно застукала их за чем-то неприличным:

– Сидите тут, жуёте бороды!.. А там, у реки, ваш один утоплый валяется!

Эти слова заставили тьетлей мигом забыть об отдыхе, и покорно пуститься вслед за ней к реке, чьи воды шумели не так далеко от приглянувшейся им рощицы.

На берегу, почти у самой воды, лежало, скорчившись, неподвижное маленькое тело. Рядом – слегка занесённые песком и уже начавшие разлагаться, останки огромной Чёрной Пиявки, самого злобного и хищного существа из всех, когда-либо населявших Приречье.

Прикрывая бородатые лица шейными платками, – вонь исходившая с места трагедии была невыносимой, – тьетли крадучись обошли стороной мёртвого гада, – он и после смерти мог таить в себе опасность! – и осторожно приблизились к тому, в ком Грызля признала их соплеменника.

Желтоглазая, шумно сопя, по-хозяйски растолкав остальных, протиснулась вперёд. Нимало не заботясь о тишине, она визгливо запричитала:

– Вот, лежит себе, сиротинушка горемычный, а родичам и дела нет! И-их!..

И не стоило бы даже пытаться доказывать ей, что нет вины случившихся поблизости проезжих купчин в том, что валяется вот так, неприбранным, тело какого-то горемыки: грызли всегда славились умением найти виноватых и свести их с ума своими пылкими нравоучениями. Поэтому караванщики молча расстелили на песке предусмотрительно захваченный плащ, бережно и ловко переместили на него найденного сородича, завернули, и двое потащили скорбный свёрток туда, где под присмотром товарищей оставили своих четвероногих помощников.

Оставшиеся принялись тщательно исследовать место загадочной драмы, не забывая, однако, держаться поодаль от Пиявки. Грызля дёрнулась было за уходящими, но потом сообразила, что там – на стоянке тьетлей – от неё ничего никуда не денется, и осталась. Сев на широкий, точно у бобра, хвост, она с удовольствием продолжила свои обличительные проповеди, но у тьетлей было достаточно ума и терпения, чтобы не обращать внимания на её болтовню. Их внимательные глазки заметили на песке слюдинки чешуек, слишком крупных, чтобы принадлежать живущим в воде рыбам и даже русалкам. Не ускользнуло от их цепкого взора и несколько кучно торчащих поодаль в воде притопленных брёвен, в которых они, подобравшись поближе, угадали остатки плота.