Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

Она разлетелась о стену в десяти сантиметрах от оконного стекла. Стефанек тяжело задышал, пытаясь преодолеть истерику, и закатил глаза так, что остались видны одни белки. Меня передернуло.

– Послушай, – сказал он, внезапно успокоившись, – ты говоришь мне завязать, перетерпеть, переломаться, даже зная, что прежним мне уже не стать. Не существует бывших наркоманов, Эль. Бывают те, которые удерживаются на краю, не позволяя себе рухнуть. Изо дня в день. И ради чего это изматывающее сражение? – Стефанек прошел через комнату и начал аккуратно собирать осколки разбитой бутылки. – До меня наконец-то начинает доходить, что я вовсе не так гениален, как мне представлялось. Кое-какой талант у меня есть, но вполне заурядный. Как у сотни тысяч людей. Мне этого мало. И у меня нет никого, кто нуждался бы в моем выживании. Так ради чего пыжиться?

Я смотрел на него и не мог поверить, что Стефанек, эмоциональный до слез, до истерики, так бесстрастно рассуждает об этом. Как будто уже все решил.

– Стефанек, тебе девятнадцать лет… и ты себя убиваешь…

– А ты на восемь месяцев старше. Это все меняет, канешшна.

– Хватит, – попросил я.

– Мы оба себя убиваем, – пробормотал Стефанек, равнодушно рассматривая поблескивающие на его ладони осколки. – Это не имеет значения.

– Стефанек, если ты не завяжешь… то потом… мне будет очень грустно без тебя, – даже эти простые слова я выдавил из горла с болью.

Он все понял. Посмотрел на меня очень серьезно своими синими глазами. Большеглазый и лохматый, он походил на какого-то зверька.

– А кто сказал, что это я умру первым?

– Стефанек, пожалуйста… – простонал я.

Он отвернулся.

– Мне тоже было бы очень грустно без тебя. Ну так остановись. Покажи мне пример. Я сам не в состоянии.

Этой фразой он разбил все последующие мои.

Стефанек выбросил осколки в мусорное ведро, оделся и ушел. Вернулся через два часа. Я притворился, что сплю. Он лежал рядом, и после прогулки на морозе от него исходил холод.

В конце декабря я отправился к Дьобулусу и с порога заявил ему:

– Ты должен помочь одному моему приятелю.

Он выставил ладонь перед собой.

– Начнем с того, что я не видел тебя три месяца и двадцать пять дней. Как насчет «Здравствуй, Дьобулус?»

Он выглядел аккуратненько, гладенько. Преобразился в приличного господина, как он умел. Мне было настолько не до него в последние месяцы, что он начал стираться из памяти, и я словно видел его впервые. Он чувствовал мое безразличие и раздражался. У него было право на обиду, ведь после всего, что он сделал для меня, я так легко, без угрызений совести и каких-либо затруднений вообще, бросил его. Но я не задумывался об этом.

– К твоему наряду не хватает хлыста.

Я был одет в подражание Стефанеку: черная плотно обтягивающая кожа, тяжелые ботинки с металлическими деталями. У меня были темные, почти черные волосы, макияж в черно-белых тонах, придававший мне агрессивный и провокационный вид. Я перенял симпатию Стефанека к проколам, украсив серебряными колечками нижнюю губу.

– Точняк, – согласился я лениво. – А еще не хватает кляпа – для тебя. Чтобы ты наконец заткнулся и выслушал.

Я хамил человеку, в общем-то, ужасающему, не грузясь мыслями о последствиях. Или как раз потому, что был уверен в отсутствии последствий. Он скучал по мне; сейчас он проглотит все. У меня была власть над ним. Я держал его за сердце.

Дьобулус нахмурился.

– Ты за этого парня просить пришел? С чего бы я должен заботиться о твоем любовнике?

– А разве это не в твоем духе – проявить заботу к симпатичному мальчику?

– До сих пор угораздило проявить только к одному.

Я задумался, не пожалел ли он о своем решении взять меня, но не стал спрашивать. Дьобулус сел за стол – огородился от меня. Рассматривал меня мрачно, и мне становилось не по себе, когда я представлял, что он видит.

– Ты нашел себе соответствующую компанию. Я наслышан о ваших подвигах: скандалы, драки, припадки. Впечатлен.

Что мне было сказать на это? И я просто ухмыльнулся и рухнул в кресло. Иногда нахальство меня не спасало.

– Это то, что тебе нужно, Науэль? – продолжил Дьобулус мягче. – Жить в непрекращающейся истерике?

– Видимо, дааааа, – протянул я и посмотрел на него так, будто он был недочеловек, ничто. Очередной мой бывший ебарь. Четыре десятка, в отцы мне годится.

– Ты очень плохо выглядишь. Ты вообще ешь что-нибудь? Или тебе хватает огоньков?

– Ну, ты же знаешь, здоровый образ жизни никогда не был моим приоритетом.

И так слово за слово. Внутри все дрожало, но я лыбился так, что челюсть сводило. Впервые я видел Дьобулуса выведенным из душевного равновесия.

– Перестань жевать, когда со мной разговариваешь, – рявкнул он раздраженно, и я аккуратненько выплюнул мою розовую жвачку на ковер.

Дьобулус поморщился. Он огласил весь длинный список моих грехов – без злобы, но с огорчением, точно разговаривал с неразумным ребенком. Папочка. Я с озлоблением напомнил себе, что он никто для меня, но в глубине души что-то беспокойно зашуршало, протестуя.

– Если ты действительно хочешь помочь ему, зачем тебе я? – устало осведомился Дьобулус.

– Потому что если кто и сможет помочь, так только ты. Ты умеешь влиять на людей. У меня никогда не получится.

– Судя по твоему состоянию на данный момент, мои способности в данной области сильно преувеличены. А ты просто пытаешься скинуть ответственность.

– При чем тут ответственность?

Дьобулус поджал губы. Некоторые его гримасы больше подошли бы чинной старой деве.

– Не пора ли взять себя в руки, Науэль? Выбраться из потока на берег? Как только ты сам нащупаешь землю, ты сможешь вытащить другого. Тебе не приходило в голову, что вся эта ситуация возникла в твоей жизни не без причины? Что это намек для тебя: измени свое поведение? Это ты спишь с тем глупеньким мальчиком, не я, и он – твоя проблема, не моя. Не меня с ним уносит одна река.

– То есть ты отказываешься помочь?

– Отказываюсь. Не смотри на меня злобно и не пытайся выставить меня бессердечным ублюдком. Лучше спроси себя: если ты не готов напрячься, чтобы улучшить ситуацию, так ли ты беспокоишься о нем на самом деле?

Я был ослеплен бешенством, но не настолько, чтобы не видеть его правоту, и это только бесило меня больше. Мы застыли в напряжении, вонзившись друг в друга взглядами. Радужки Дьобулуса стали цвета расплавленного золота.

– Я посмотрел фильм, – добавил Дьобулус после минуты отравляющего молчания. – И он мне не понравился. Этот мальчик мало того, что написал плохой сценарий, но – что самое скверное – начал жить по нему. Он все для себя решил.

Дьобулус мог говорить что угодно про меня, но ничего – про Стефанека. Тем более правду. Кроме того, он назвал фильм плохим, недооценив, что «Заблудившийся» значит для меня. Наше совместное со Стефанеком творение. Только я знал, чего Стефанеку стоил этот фильм. И вот результат – метания Стефанека, его время, кровь, пот и слезы оценили словечком «плохо». С этой секунды Дьобулус предстал передо мной исключительно в красном свете – враг, враг, и рвать его на части, как всех врагов. Я проорал ему мои давние опасения и то, до чего додумался непосредственно в тот момент: