Евгений Гиренок - Метанойя [litres самиздат]

Для меня все было необычно– и старый район города, где я до этого почти не бывал, и огромная школа послевоенной постройки, совершенно непохожая на современные стеклянно-бетонные кубы, и желтые клены, уже начавшие ронять свою причудливо изрезанную разноцветную листву, и речка, приветливо журчащая сразу же за школьным стадионом, и белая деревянная церквушка через дорогу от школы с голубым остроконечным конусом, увенчанным крестом. Я едва успевал тогда вбирать в себя новые впечатления, которые сменялись с калейдоскопической быстротой.

Деревянная церквушка… Потом она очень часто привлекла мое внимание, манила и в то же время пугала своей таинственностью, непонятностью. Несколько раз я даже набирался смелости и заходил туда, и всегда мне становилось очень страшно, хотя я не знал почему.

Я посмотрел в ту сторону, где за белым забором кладбища в черный бархат неба вонзился позолоченный крест. И внезапно я понял, что очень хочу снова войти в эту церквушку, войти не для того, чтобы посмотреть, а для того, чтобы остаться там. Мне было трудно полностью объяснить свой порыв и передать чувства, наполнившие меня. Казалось, меня захлестнул всплеск энергии– так сильно рванула проснувшаяся душа. И сразу стало ясно, для чего я здесь.

Медленно-медленно «ягуар» перекатился через недлинный мосток, под которым бурлила речушка, изо всех сил старавшаяся выглядеть большой и полноводной. Странно, когда-то она и казалась мне именно такой… А почти сразу за мостом начиналась ограда старого, почти заброшенного кладбища с покосившимися крестами, провалившимися и осевшими могилами и причудливыми старинными надгробными памятниками. Здесь уже давно никого не хоронили, и кладбище беспорядочно заросло кустами бузины и кленами с пожелтевшей листвой. Здесь днем-то не ходили люди, а уж ночью и подавно смельчаков не находилось. И только к деревянной церквушке была проложена дорожка от давно не открывшихся ворот– все, кому нужно, проходили в небольшую калитку.

Прошел в эту калитку и я, испытывая все больше охватывающую меня радость. Наверное, надо было подождать утра– зачем я иду ночью, ведь ночью храм закрыт? Но, к моему удивлению, узенькие, вытянутые вверх окошки тускло светились теплым красноватым светом горящих свечей. Здесь все было пронизано мистикой, от которой буквально мурашки по спине пробегали: черные, давно не крашенные могильные ограды, чугунные кресты с причудливыми вензелями, скрип деревянных мостков, задумчивый шелест листвы…

Я осторожно поднялся на небольшую паперть и потянул на себя старую филенчатую дверь. Она со скрипом отворилась, и я вошел в темный притвор, чувствуя, как ко мне возвращаются все детские страхи. Каждую секунду я был готов развернуться и попросту убежать отсюда, но все-таки пытался держать себя в руках. Тихо-тихо я открыл еще одну дверь и оказался словно в другом измерении. Со всех сторон из таинственного полумрака на меня смотрели с икон лики святых, а прямо напротив, с креста на стене, взирал распятый Иисус Христос. Легонько потрескивали свечи, и в воздухе плыл аромат какой-то смолы, смешанный с дымом ладана.

Впереди лицом к алтарю, а спиной ко мне стоял высокий длинноволосый человек в черной рясе и молча крестился и кланялся. Услышав, как я вошел, он обернулся, и я вздрогнул, поразившись до глубины души. Это был тот самый иеромонах, отец Григорий, казалось, он ничуть не удивился моему появлению в три часа ночи. Он спокойно подошел ко мне и просто сказал:

– Мир вам.

И в моей груди вдруг судорожно сжался какой-то комок, а на глаза навернулись слезы. Я понял, что если произнесу хоть слово, то попросту расплачусь. Отец Григорий участливо смотрел на меня и видя, что я никак не могу заговорить, спросил сам.

– У вас что-то случилось? Я могу вам помочь?

Я растеряно пролепетал:

– Я не знаю… Мне трудно собраться с мыслями… Я думал, здесь закрыто… Три часа ночи…

Он согласно кивнул:

– Да, вы правы. Мне нравится молиться ночью, в одиночестве. Такая тишина, такая благодать… К сожалению, это слишком редко удается мне– обычно масса дел все силы отнимает. Но сегодня как раз вот не спалось.

Я почувствовал себя виноватым:

– Значит, я помешал вам?

Он по-другому посмотрел на меня, и я увидел, как его глаза буквально лучатся внутренним светом, словно он улыбнулся ими. Точно такой же взгляд у него был при первой нашей встрече– в моем сне?

– Как люди могут помешать священнику? Ведь это мой долг– помогать людям, и если человек приходит ко мне, значит, его послал Господь. В нашем мире не бывает случайностей– за всем, что с нами происходит, видна рука Господня. Если вы оказались здесь, да еще в такое время, и встретили меня– разве можно сомневаться, что это Бог устроил нашу встречу? Кстати, слово «встреча» в сербском языке означает «радость», и я действительно радуюсь, что вы пришли.

Я больше не мог удерживать слезы, и они сами собой потекли из глаз. Я смутился, попробовал их вытирать, но только размазал по всему лицу. Отец Григорий понимающе кивнул:

– Плачь, плачь… Слезы– это хорошо, значит, душа жива. Сначала бывают слезы жалости к самому себе, а потом они становятся слезами покаяния пред Богом.

Я тихо спросил:

– Батюшка, где мне найти Его?

– Где? В своей душе… Обычно мы привыкли думать о Боге в лучах Его славы, величия, силы и гнева. Господь Пантократор, Бог Вседержитель. И это правильно– о таком Боге можно думать и молиться Ему в страхе и трепете… Но Бог захотел явиться нам так, как ни один человек не мог себе Его вообразить или представить или даже подумать. Потому что Бога беспомощного, Бога смиренного, Бога уязвимого, побежденного, битого. мучимого, Бога как будто убитого никто себе не мог представить. Этот Бог нам явился– Он нам показал, что нет такой бездны, которая для Него слишком глубока, нет такой обездоленности, которая превосходит Его способность все отдать, всего Себя, до конца, чтобы поделиться с нами тем, что Он Сам есть: Жизнь вечная, вечная Радость, Сияние и Свет, Истина и Торжество. Этого Бога можно познать, только когда обездоленность, горе, несчастье, одиночество, сиротство вдруг нас охватят и будут держать в своих тисках. Загляни в свою душу, и ты увидишь, что она создана для Бога, и ничто на свете, кроме Самого Бога, не может ее заполнить до конца.

Он чуть помолчал и предложил:

– Оглянись вокруг. Видишь, эти лики тех, чьи души просияли светом Бога. Эти люди просияли не своим светом, не своими талантами, не своим умом, не своей красотой, не своим красноречием, не своей ученостью, а светом Духа Святого, светом благодати, сиянием Божиим. Человек призван быть пламенем, но мы забываем об этом, мы не горим, а лишь дымим, как сырые дрова. Святые Отцы говорили: никто не может отвернуться от земли и обратиться к небу, если не увидит на лице или в глазах хоть одного человека сияние вечной жизни. Ты хочешь найти Бога, ты жаждешь Его Света, но между тобой и этим Светом стеной встает твоя греховность, холодность, неверие.