Ирина Андрианова-Голицына - Потерянные ключи [litres самиздат]

Я спрашивал себя, зачем она Николаю. Может, конечно, я что-то упустил в Тасе, но, по моим представлениям, она не могла стать интересным объектом для востребованного симпатичного болтуна – по крайней мере, востребованного в узких кругах тасиных подружек. С другой стороны, ведь когда-то ей нравился я. А это еще более невероятная ситуация, чем Николай, которому понравилась Тася. Я даже невольно допустил (попытавшись тут же с негодованием отвергнуть) мысль о все той же тасиной квартире. Если допустить, что какую-то роль в моем вовлечении в тасину жизнь эта квартира сыграла, то почему это невозможно и в случае Николая? Я ведь ничего о нем не знал. Творческая интеллигенция реже бывает иногородней, чем техническая: в Петербурге и своей переизбыток. Однако все возможно. Да и у коренного могли быть проблемы с жильем. И так как Тася в принципе не вызывала у него омерзения… а она вообще-то объективно была очень миловидной девушкой, хоть и не первой уже юности… я, кажется, уже об этом говорил. Вобщем, я определенно к ней несправедлив. Будем считать, что она ему нравилась. Она наверняка восхищенно смотрела ему в рот и в удлиненные глаза и, возможно, он вскоре начал испытывать потребность в повторении этого взгляда. Скорее всего, поначалу он вообще ничего не знал о квартире, ведь на вопрос, как и с кем она живет, Тася бы ни за что не соврала, что одна. Я в этом уверен. Она могла шлепнуть что-нибудь плоское типа «все сложно», что означало бы «у тебя есть все шансы сделать так, чтобы я была для тебя одна», после чего дальнейшие расспросы до поры до времени прекратились. Но в какой-то момент они все равно возобновятся (если все зайдет далеко) и бедной честной Тасе придется унизительно увиливать, рассказывая, например, что она «находится в процессе расставания», при том, что я все еще торчу у нее, как пень. Я уже несколько раз подряд уезжал на все выходные в лес, чтобы не путаться под ногами; теперь от неловкости я стремился даже на буднях заночевать где-нибудь в гостях. Я видел, что это приносит ей облегчение, но облегчение явно перемешивалось с чувством вины. С этой взаимной неловкостью надо было заканчивать. Тем более, что и без Николая наши чувства давно угасли. Мне не хотелось, чтобы Тася чувствовала себя виноватой, поэтому непосредственно перед своим уходом я специально несколько раз выводил разговор на наши непонимания, несходство интересов и т.д., но старался сделать это в самом дружелюбном ключе. Момент для расставания был самым подходящим – другой раз, пожалуй, я бы не скоро решился. Близился отъезд в поход на Алтай, причем в двойной поход: пройдя сначала спортивную «четверку», мне предстояло отдохнуть два дня в лагере в предгорьях, а затем присоединиться в качестве помощника руководителя (носильщика) к легкой коммерческой «единичке» с оплаченными едой и обратным билетом. С учетом времени на поезд (ради экономии денег я был готов 4 дня читать книжку на верхней полке, вместо того, чтобы за полдня долететь самолетом) мне предстояло отсутствовать примерно месяц. Это было как раз то, что нужно. Я положил запас денег на карточку, а карточку – в свою набедренную сумку. Заблаговременно собранный рюкзак перевез к другу Косте, с которым мы вместе должны были стартовать в «четверку». Он же должен был приютить меня на пару недель после моего возвращения: его мама к тому времени еще не собиралась перебираться в город с дачи, а подруга еще не дошла до стадии переезда к нему. Так что имелась целая отдельная комната. На работе я договорился легко: я работал (чинил смартфоны) без оформления, успехами моими начальство было довольно, поэтому согласилось сохранить за мной место. Тем более что отпуск, понятно, не оплачивался.

Подготовив все к отходу, я написал Тасе записку; в ней я надеялся сделать вид, что тоже чем-то недоволен. Хотя я был доволен почти всем, кроме того, что мы больше не любили друг друга. Но это помогло бы Тасе чуть-чуть обидеться на меня и, соответственно, поменьше винить себя. Однако выдавить на бумагу никаких претензий я так и не смог.

Мои вещи пока было перевозить некуда, и я предупредил Тасю, что после за ними заеду… В последнюю неделю мы виделись только дважды (я старался у нее не ночевать) и перекинулись от силы десятком слов. Я был уверен, что мой отъезд ее не огорчит. Ведь я оставлял ее в насыщенной атмосфере выстраивания отношений с Николаем. И, видимо, я был прав. С самого утра, когда я ушел, положив записку на комод в спальне (Тася еще спала) и опустив ключи в почтовый ящик, и в течение всего дня, когда я садился в поезд, а потом ехал, пока не пропала связь – Тася ни разу мне не позвонила. И тогда я выключил телефон, чтобы не ждать напрасно.

Уезжал я летом, а возвращался среди курток и дождей. Подъезжая к Питеру, уже в Ленинградской области, я с надеждой включил телефон. Ничего. Конечно, она могла звонить как раз в те периоды, когда связи не было, и информация о таких звонках потом не приходит, по крайней мере, мне… Но все это было пустое. Разумеется, она не звонила. Прочитав записку, она облегченно вздохнула и выключила меня из памяти – чтобы потом включить всего один раз, когда я приду за вещами. Наверное, Николай уже готовится переехать к ней… А может, уже переехал. Я должен радоваться за нее. Конечно же, я радуюсь.

Я переночевал у Кости. Он после нашей «четверки» сразу улетел домой и за десять дней уже успел свыкнуться с неизбежностью города. И даже набрать сброшенный в горах вес. В отличие от него, я в походах почти не худею, хотя было бы неплохо. На следующее утро я позвонил начальнику и в то же день пришел на три часа на работу, формально возобновив свой трудовой сезон. Все было хорошо, мне были рады. Надо же, и тут обошлось. Но мне было не по себе. Волшебство долгого похода, где время течет по-иному, уже исчезло. Воодушевление первых часов возвращения, когда смотришь на привычные вещи свежими глазами – тоже слетело. И, хотя удивительным образом в тот же день мне подвернулся хороший вариант с жильем (комната в двушке, и во второй комнате уже живет хороший знакомый; как в насмешку, в материальном плане все складывалось как нельзя более удачно), я не чувствовал радости. От Таси звонков не было, но позвонить ей нужно было хотя бы из приличия: мои вещи, должно быть, мешают ей делать ремонт. Да и вещи Николая надо куда-то складывать. Я решил договориться прямо на сегодняшний вечер, чтобы поскорей с этим покончить. Перевернуть страницу, как говорят. Я стал набирать Тасю уже с обеда, но она все время была «вне зоны действия». В метро? Но уже три часа как вне зоны, не может быть. А если уехала отдыхать? Теоретически могла. Правда, мне она ничего о своих планах не говорила (она давно уже ничего мне не говорила), хотя отпуск у нее вроде еще оставался… ну, да с появлением Николая все должно было измениться. Уже под вечер, так и не дозвонясь, я вспомнил про городской телефон. Мы им пользовались для исходящих звонков в разные службы, где нужно было долго дожидаться ответа оператора, но сам я на него никогда не звонил. С трудом стал припоминать номер. Кажется, такой. Попытка набрать – нет, не отвечает. Либо действительно уехала, либо я неправильно вспомнил цифры. Я стал просчитывать вариант с тасиным отъездом – на сколько и от каких своих вещей я окажусь отлучен. Получалось, что я теряю только теплую городскую куртку. Все остальное было заменяемо с помощью привезенного в рюкзаке походного гардероба. Капроновые штаны почти отстирались, ботинки выглядят уважительно, как старый мудрый воин с боевыми ранами. Шапка и перчатки тоже приехали в целости. Если представить, что Тася уехала, скажем, на месяц, то я дождусь ее, поддевая под ветровку все свои многочисленные теплые кофты. Даже не придется прибегать к походной пуховке, которая для города выглядела уже не слишком прилично.