Сесиль Монблазе - У коленей Ананке

– Я не вижу! Тут пылинки!

– Это не пылинки, а испытания ядерного вооружения, – сановито сказала Лахесис и поправила пучок. За ней до сих пор водилась эта странная привычка – когда она хотела подчеркнуть свою значимость, она каждый раз трогала волосы, особенно любя прикасаться к высокому шиньону из полуседых и неподкрашенных волос, которые всем своим видом противостояли как завитым по-старому локонам Атропос, так и разноцветным волосам Клото, на этот раз собранным в баранки возле ушей – она косплеила принцессу Лею.

– Но разве люди до сих пор не поняли, как это вредно и ненужно? – произнесла добродетельная Попо, поднеся к глазам еще и монокль. Свет ударил ей в очи, вследствие чего она несколько минут рассматривала вариант с тем, чтобы упасть в обморок, но решила не смешить сестер с харитами.

– О, Гебо, ты только погляди, какой красивый! Мы и понятия не имели, что маленькие двуногие скотинки с Низу настолько приятно выглядят, – упивались зрелищем хариты, стоя на последней ступеньке седьмого неба и пытаясь на ней удержаться. Все-таки Клото удалось подпихнуть локтем одну из них так, что она свалилась на шестую.

– Глядите, а то скоро мать придет! Она в такой ярости!

– Что опять? Зевс сказал, что и забыл то время, когда он был ее любовником? – Они вместе покатились со смеху вплоть до пятого неба.

– Пожалуй, но сейчас ей явно не по себе из-за нашего подопечного. Понимаете, она хочет накопить ему побольше баллов и повысить в статусе, но есть один баг, так что ей пришлось спросить Протея, как он со всем этим справлялся.

– О боже мой! – произнесла Атропос. – Этот развратник! До сих пор помню, о чем он говорил с отцом и мачехой, я была в таком стыде. Мне, знаете ли, иногда делается плохо при мысли о том, кто является нашим отцом, ведь этот бог не может банально потерпеть с расспросами о проблемах пола до тех пор, пока Олимп не отвернется. Я, может быть, и вообще бы не хотела…

– Чего не хотела? Быть дочерью пресвятого Зевса, величайшего из бессмертных? Не существовать на этом свете? – прищурилась Лахесис.

– О нет, конечно же, нет! Но как моему возлюбленному доведется существовать в таком виде из-за промаха нашей матери…

– Хехе, – произнесла Клото. – Хезе.

На земле, или, пользуясь терминологией олимпийских божеств, на Низу, был обычный день. Ничто не предвещало ни грозы, ни вторжения соседей, так что все в госпитале могли спокойно расслабиться и предаться редкому для того государства делу – деторождению и детоприемству. До господина Алексеева проблемами демографии, кажется, вообще никто и никогда не занимался. За то время, что прошли со времени последних двадцати лет правления его отца, господина Ижикова, старого партийного функционера в эпоху коммунизма, жизнь детей в стране просела окончательно. Чем меньше становилось мелких человек, тем менее их должно было остаться в дальнейшем – дети просто-напросто отвлекали народ от насущной необходимости делания денег. Они, к слову, были попросту некрасивы, не такие, как кошки или собаки, или хотя бы маленькие французы – большеголовые орущие твари, каждая из которых влетала тому, кто задумал его приобрести путем рождения, в лишние проблемы по здоровью или изрядное количество хрустящих купюр. Причина того, почему люди не хотели их иметь, отчасти была связана с тем, что лучшие женщины почти никогда не сходились с подобными им мужчинами, а отчасти заключалась в том, что в мире, которым ныне правил Алексеев, царило распутство. Каждый день его царствования у него звонил телефон или ему направлялось сообщение, в котором его ближайшие партнеру по спаррингу из соседней европейской страны спрашивали: «Проблемы геев обсуждаться будут?» «Нет», – удивленно отвечал он. «Почему?» – вежливо подавали реплики на том конце провода. «А почему бы и не обсуждать?» – отвечал он. За неимением знания русского языка на том конце провода долго не знали, что ответить – никто попросту не понимал небольшого каламбура в его словах. «Поймите, я нормально отношусь к небесной любви, о какой нас предупреждал еще Сократ, эта любовь, как я знаю, лучше любви к женщине, потому что не имеет отношение к плотскому существу человека. Сам я ее, правда, не испытывал, но Сократ питал ее ко многим мужчинам. Что же касается до меня, то не знаю. В нашем государстве попросту не будет для этого нужды». Потом он замолкал и нажимал на иконку с красной телефонной трубкой. «Скоро эта красная трубка станет иероглифом, – всегда думал он. – Люди забудут, что она обозначала, но не прекратят пользоваться обозначением исчезнувшего, и трубка станет первообразом идей там, далеко, за гранью нашей земной пещеры».

Когда на празднестве генеалог подтвердил, что маленький потрепанный Яр сможет стать полноценным мужем девушки в форме, она удивилась тому, как это легко может решаться в тоталитарном государстве, в противность тому, что она слышала до того – лагеря, вечное хождение строем под немеркнущим оком вождя на экране. На самом деле, она с тех пор практически не видела изображения Алексеева – царь утверждал тем самым, что его власть не будет длиться всегда, и она была взята им не ради каких-то прихотей или золотых дворцов с мраморными колоннами, хотя и они у него были, а ради мечты о мудром устроении жизни. Лишь иногда его, как главного философа, показывали в небольшом полутемном кабинете в окружении его философского синклита и приглашаемых им стражей и представителей иных сословий государства – своего рода дворец Алексеева был монастырем, где мудрецы со всего государства жили коммуной и могли заниматься наукой, не опасаясь того, что им не хватит на нее денег или времени. Философы, как ни странно, обычно имели некие семейства, но либо им самим было порядочное число лет для того, чтобы жить со своими женами, не думая о появлении незапланированного и слабого здоровьем потомства, либо их жены тоже были философами, а дети их воспитывались где-то среди сословия стражей. Каждый раз, проходя мимо детских садов, девушка видела играющих в них детей, быть может, принадлежащих самому Алексееву, ведь ни одна женщина из стражей пока не родила, а взятым до этого в военные мужчинам и женщинам разрешили оставить потомство при себе при условии, что оно не будет наследовать их имущество и должно будет сразу же после достижения совершеннолетия быть распределенным в то сословие, которое лучше всего отвечает их умонастроению, целям и амбициям. Дома, в которых жили эти последние военные, могли отойти их детям только после того, как те станут ремесленниками, торговцами или земледельцами, в случае чего квартиры должны быть обменены на построенные в свободной от многоэтажек местности домах.